Портартурцы

Случилось так, что одновременно, не зная ничего друг о друге, художественную историю порт-артурской трагедии писали Т. М. Борисов и А. Н. Степанов. Романы их вышли в свет почти одновременно: первая книга в 1940 г., вторая в 1941 году[17].

Независимо друг от друга писатели создали произведения, в структуре которых есть общие, совпадающие моменты. Среди персонажей произведения на передний план выдвигается у Борисова Подковин, у Степанова — Звонарев. Композиционная роль их заключается в том, чтобы расширить возможности изображения: каждый из героев вхож в разные сферы общества. Этот прием дает возможность Т. М. Борисову изобразить и «деловых» людей России — коммерсантов, и судейских чиновников, и семью помощника директора банка Инова.

Но, самое главное, Подковин у Борисова — солдат, один из многих, человек в серой шинели, который на своих плечах выносит всю тяжесть боев. Несмотря на тщательно разработанную романную линию Подковина не он оказывается главным героем произведения, а русский народ, солдаты порт-артурской обороны. Проблема развития их самосознания — вот основной стержень произведения.

Судьба Подковина в какой-то мере перекликается с судьбой Борисова. В начале романа он регистратор судебной палаты, молодой интеллигентный человек, которому предстоит идти в солдаты. Подковин привлекает своим постоянным стремлением к независимости, свободе, что проявляется в интимных отношениях с Валей, дочерью богатого чиновника, и в отношениях с коммерсантом Лыковым, который готов «выкупить» Тихона из солдатчины.

Введение образа Тихона Подковина в роман позволяет автору обострить мотив социального неравенства, расширить рамки повествования и высказать те чувства, то собственное отношение к событиям, которые были ведомы и самому автору. Это как бы приближает к читателю порт-артурские события, между ними и читателем устанавливается более короткая дистанция.

Трофим Борисов не соблазнился возможностью повествования от первого лица. Советская историческая романистика уже имела подобный опыт в «Цусиме» Новикова-Прибоя (1932–1940). Многие исследователи оценивают эту форму как оригинальную, но сам писатель считал, что он «допустил громадную ошибку». Способ повествования от первого лица связывал Новикова-Прибоя, исключал приемы внутренней психологизации, заставляя все описывать через внешние проявления. Возможности изображения, таким образом, сужались. И когда надо было описать то, свидетелем чего писатель не был, он нарушал избранный им и сковывающий его принцип повествования.