Портативное бессмертие (сборник)

И вот, наконец, луна опять повисла, почти совершенно круглая, пухлая (трехмерная) и ослепительная. Рощи и воды простирались, подернутые сиреневатой пеленой. Были такие две ночи после похорон, когда весь городок словно очумел от жестокого полнолуния и притаился еле живой, раздавленный меж складками гор. Лес, оголившись, отступил подальше от околиц, и взору поселенца открылись вдруг глухие недоступные трущобы далеко внизу. Деревня едва дышала своими дымоходами, напоминая хитрого слабого зверька, застывшего на ладони охотника и притворяющегося мертвым. Дождь прекратился, туман рассеялся, и пыльца лунного света ощутимой тяжестью падала на поверхность земли. Люди, звери, растения страдали от бессонницы и наутро выглядывали из своих хат, логовищ, расщелин изнуренные, точно после стихийного бедствия.

Впрочем, никакой катастрофы в действительности не произошло; маятник, качнувшись высоко в одну сторону, начал очень быстро падать. Несущественно, что пишут в учебниках; обитатель селения знал, что для полного ущерба потребуется всего три-четыре дня. И глядя на изуродованный, откушенный профиль луны, он со вздохом вспоминал, что еще только вчера мир был залит густым воском и медом – отражением славы Господней.

А между тем дневная жизнь в селении проходила по раз и навсегда заведенному трафарету, и крайняя раздражительность Конрада легко объяснялась именно очередным полнолунием, действующим тягостно даже на старожилов.

Янина с Бруно совсем не показывались в городке, скрываясь на хуторе. Фома был обременен школой, где новый учитель (Гус) все больше и больше задавал уроков (или это так казалось, потому что дни укорачивались).

Одна Ипата могла бы заметить перемену в настроениях мужа, но она совершенно отвернулась от Конрада, почти не разговаривала с ним и только тихо передвигалась по дому (точно с опущенными руками), отлично, впрочем, справляясь с работой. Глаза ее, глубоко сидящие, острые, горели теперь торжествующим мстительным огоньком. Она перестала беспокоить Конрада по ночам, почти не являясь к нему в спальню, что его отнюдь не удручало.

Ипата довольно часто теперь подвергалась своим припадкам столбняка; она застывала совершенно неподвижно и в самой неудобной позе, точно окаменев или расторгнув узы с телом. Фома очень боялся этого полного отсутствия матери, ее кататонического покоя, а Конрад иногда даже подносил зеркальце к губам, чтобы убедиться, жива ли она еще. Его прикосновение заставляло женщину сразу брезгливо встряхнуться, отстраниться, она теперь довольно часто распевала балладу о дереве, на котором растут и зреют бесчисленные плоды. (Плоды умирают и гниют у корней, а дерево вечно и свято.)

Естественно, Фома страдал от этих семейных отношений и под предлогом трудной арифметической задачи уходил к тетке, где оставался ночевать; чудилось, что он готов навсегда связать свою судьбу с беглецами.

Однажды в самый разлив осенней слякоти в полдень у Ипаты в доме за столом собралась вся семья; рванув дверь (не входя на кухню), слегка подвыпивший Эрик подбросил долгожданную телеграмму на имя доктора Корнея Ямба. Конрад тут же небрежно развернул ее и прочел вслух: “Sale accepted money deposited taxes deducted Sultan” [44] .

– Выпьем? – предложил он, развязно поднимая стакан.

– Что такое, какие налоги? – всполошился рыжий пастырь, шаря обеими руками (точно крабы) по скатерти.

Ипата с твердокаменным лицом и беспомощно опущенными руками стояла неподвижно и молча у открытой печи.

– Мое имущество – лес, дачу продали наконец, – радостно объяснил Конрад, наливая себе еще сидра. – Вот куплю всем подарки, Фоме моторную лодку.

– Ну, – равнодушно отмахнулся слепой старец, – деньги – грех! – и снова принялся за пудинг.

Глава тринадцатая Бегство и свадебный пир

В эту ночь Ипата пришла к нему, и они долго боролись без слов; у него было чувство, что он принимает участие в поединке и отступиться нельзя. Все, что могло пригодиться в постельном творении, было пущено им в ход, а она требовала все больше и больше; казалось, только молитва могла спасти Конрада, даровать ему победу. (И он молился.) Наконец, словно насытившийся сосцами волчицы щенок, Ипата отвалилась и блаженно замерла в кататоническом покое; Конрад готов был поклясться, что даже сердце в груди ее остановилось на время. Осторожно он высвободился, оделся и, как было условлено, за час до рассвета прибежал задворками к Бруно в пещеру.

Там его уже давно ждала Янина в платке и пальто, обутая в знакомые полусапожки («Надо будет сразу купить весь гардероб», – успокоил себя Конрад). Бруно был ростом больше шести футов, весил 240 фунтов. Но закутанный в шаль, неловкий и беспомощный, он чем-то напоминал Фому, которого покорно держал за ручку. Все они несли по маленькому узелку с личным скарбом.