Портмоне из элефанта : сборник

— Давайте знакомиться… — Ленчик протянул маме руку. — Леонид Иванович, искусствовед.

Мама подтянула вниз узкую юбку, подняла на Ленчика скромные глаза и протянула руку навстречу его ладони.

— Марина Дмитриевна… Очень приятно… Можно — просто Марина…

В отличие от брюнетистой дочери, Марина была крашеной блондинкой, но аккуратно крашенной, без темных прогалов у основания волос. Волосы были гладко зачесаны назад и прихвачены там черным шелковым бантом.

«А она совсем даже ничего… — подумал искусствовед, — такая тургеневская…»

Напротив дивана на белой стене висела большая картина. Это был писанный маслом женский портрет, с которого на них со смиренной полуулыбкой на устах взирала розовощекая молодуха с покорно сложенными на животе руками в наброшенном на плечи цветастом полушалке — типичная кустодиевская русская красавица. Ленчик принял ее за долги месяц назад из расчета четырех штук, как есть, не атрибутированную, и подыскивал на нее купца, предполагая наварить еще от трех до четырех. Кроме Кустодиева, ему добили долг старинным бронзовым безменом и четырьмя новыми покрышками «Пирелли», которые не подошли по ширине к его дискам. «Кинули ярославские…» — огорчился он тогда. Встречи с ярославскими фарцменами-досочниками обычно были короткими и проходили на обочине шоссе, не доезжая тридцати-сорока километров до города. Обе стороны опасались ментовских хвостов, и поэтому детали сделок обсуждались по телефону заблаговременно с чужих, всегда разных номеров. Товар переходил из багажника в багажник в завернутом виде, после чего машины быстро газовали, каждая в свою сторону.

— Это картина? — спросила Марина и указала на русскую красавицу. — Красивая…

— Да… — раздумчиво согласился Ленчик. — Я какое-то время занимался Кустодиевым и, честно говоря, до сих пор еще не остыл. — Он приветливо улыбнулся. — Ну, чувствуйте себя как дома… Я сейчас… — И ушел на кухню.

Марина протянула руку и взяла с журнального столика томик Мандельштама. Анечка тоже заглянула в книжку.

— Ну вот, видишь, стихи… Я же говорила…

Марина обшарила глазами комнату — все было очень пристойно, за исключением того, что книга эта была единственной. Она скосила глаза вниз. На полу, под столиком, валялся Ленчиков паспорт. Скорее всего, он выскочил из кармана его пиджака вчера, когда ненасытная Нонка сдирала его с Ленчика по второму кругу. Она быстро взяла его в руки и сфотографировала глазами, перевернув страницы.

— Мам, ну ты чего… — Анечка недовольно посмотрела на мать. — Зачем это?

— Молчи… — прошипела Марина Дмитриевна, — молода еще мне советовать…

В коридоре раздались странные звуки. Марина бросила паспорт под стол и открыла Мандельштама. Ленчик вкатил в гостиную сервировочный столик — и женщины ахнули…

Все абсолютно, даже хлеб, было из «Березки»: неземной красоты бутылки, банки и баночки с надписями на незнакомых языках, какой-то особый, бугристый шоколад, надтреснутые розовые орешки от неведомого дерева, нарезанный на дольки копченый угорь, но не из нашей, отечественной упаковки, ну и, конечно, заграничные сигареты Lord и электронная зажигалка Kupon со свистком.

— А это специально для Анечки… — по-отцовски улыбнулся Ленчик и переставил с нижней полки столика на верхнюю три запотевшие стеклянные бутылки кока-колы, настоящей, американской. Ее он берег для соответствующего случая, поскольку сей драгоценный напиток достался ему нелегко, хоть и совершенно случайно. Колой этой с ним расплатился Рихард, корреспондент «Штерна», с которым он случайно познакомился в ресторане ЦДЛ, будучи уже хорошо навеселе. Собственно, навеселе они были оба, и водочная тема была в это время на пике интереса западного читателя в связи с могучим разворотом антиалкогольной кампании, затеянной пришедшим к власти Андроповым. Рихарду, кровь из носа, требовалось начинить подготовленный к печати материал выдержками из знаменитого стихотворения Галича о водке. Но никто из его московского окружения не мог вспомнить ни строчки. Нетрезвый искусствовед из Барнаула подвернулся очень кстати, а три бутылки колы у Рихарда оказались с собой совершенно случайно — для детей. В общем, состоялось…

…Анечка взвизгнула от восторга, бросилась к Ленчику и поцеловала его в чисто выбритую, ароматную щеку. Марина улыбнулась, лед материнского недоверия потихоньку стал таять.

— Красиво у вас, Леонид Иванович, — сказала она, посмотрев вокруг. — Необычно так… Все белое… Без обоев…

Ленчик налил ей из красивой бутылки и задумчиво спросил:

— Помните?

Ну а в комнате белой, как прялка,
                                     стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином
                                             из подвала,
Помнишь, в греческом доме любимая
                                            всеми жена —
Не Марина — другая — как долго она
                                            вышивала?

Он дочитал и театрально застыл на мгновение с бутылкой в руке, думая, что уже не помнит точно: Марина — другая или Елена — другая. Впрочем, с Мариной получилось совсем даже неплохо, принимая во внимание родственные гостевые связи.