Портмоне из элефанта : сборник

Предчувствие не обмануло бойца невидимого фронта, внутреннего эмигранта, психолога, исследователя троллейбусов и поэзии единственного поэта со штампом. Еще с утра, несмотря на почти двойную безоговорочную ночную сдачу в его умелые руки, точнее, уста и руки, всех мыслимых рубежей и границ дозволенного, он ощутил легкий зуд под кожей. Зудело где-то в области между анусом и нижней частью позвоночника, как раз в том месте, где он втыкается в крестец. Но, принимая во внимание, что серьезных причин, не считая ссоры с Витьком, о которой он тогда не помнил, не было, Ленчик не придал зуду существенного значения и скоро о нем забыл. Но он ошибся…

Серьезные причины, оказывается, были уже тогда. Наверное, просто находились еще в стадии разработки, и лоция его не сработала. И стало быть, по-настоящему, как следует, пока не проявились.

Говорил же Витек: никогда не трогай целок! Н-и-к-о-г-д-а!!!

Все это он понял в долю секунды. Зуд не возобновился, но захолодело теперь где-то внизу живота…

— А сколько тебе лет, котенок? — внезапно спросил он у Анечки, тщательно скрывая тревогу в глазах…

Ответ он уже знал… Кишками чувствовал…

— Восемнадцать… — ответила юная дурочка. «Ошибся…» — выдохнул из себя Ленчик… — скоро будет… — дополнил фразу котенок, — через месяц…

Выпущенный воздух медленно вполз обратно через полуоткрытый Ленчиков рот…

Звонок, которого он ждал, раздался на следующий день, утром.

— Это майор Булыгина, МВД, — раздался в трубке знакомый голос, но с металлической крошкой в бронхах. — Узнаете, Леонид Иваныч?

— Узнаю, — стараясь сохранить спокойствие, ответил Ленчик. — Утро доброе, Марина Дмитриевна.

— Для вас — сомневаюсь… гражданин Кузин… — без тени иронии ответил голос в трубке.

Ощущение было, что обладатель порошкового голоса никогда не приближался к теперешнему его абоненту на расстояние ближе, чем МВД отстоит от Академической.

— А как вы мою фамилию узнали? — потрясенно спросил Ленчик.

Он действительно не понимал…

— А я тебя еще много чем удивить могу, падло! — спокойно и очень грамотно строился диалог с той, ментовской стороны. — Ты у меня не только за изнасилование малолетки пойдешь, но еще по 88-й загремишь, по полной программе, с конфискацией. За рыжье фуфловое… Понял, я о чем?.. Жалко, на вышак не дотягиваешь, по совокупности… Ну, чем могу, помогу… Не дрейфь…

Ленчик ошалело попытался вставить слово:

— Ну, как же так, Марина Дмитриевна, подождите, вы же знаете, я тут ни при чем… И цепь тоже не моя…

— Я не я, и цепь не моя, — женщина в трубке нехорошо засмеялась. — Не пизди! Я на тебя все подняла, ты у нас восемь лет в разработке сидишь, сучара!.. Погоди, я все на тебя выжму, даже как ты при белом билете с твоей статьей на тачке ездишь… А по доскам — весь Ярославль к тебе подвешу, паровозом… Как оргсообщество…

У Ленчика опустились руки… Обе… Включая ту, что с трубкой… Лицевой нерв дернулся и натянул левую щеку на край рта. Рот ответно подернулся и тоже замер в неудобняке. Безнадегой повеяло ужасающей… Небывалой повеяло безнадегой…

Ленчик снова поднес трубку к уху:

— Что же мне теперь делать, Марина Дмитриевна? — спросил он у майорши через кривой рот. — Петлю мылить прикажете?.. Или в бега подаваться?..

В телефоне ухмыльнулись:

— Ну, дальше Барнаула тебе все одно пути нет. А там таких искусствоведов быстро вычисляют. По роже… Мандельштамповой…

— Ну, а если ближе… То куда? — с глубоко сокрытым, но не для ментовского уха, намеком, соединенным со слабой надеждой на чудо, спросил Ленчик.

Вопрос выплыл сам по себе, ниоткуда, из пупка… И был непростой. Это знали они оба…

— Ну, а ближе если — то поговорим… — задумчиво и без агрессии произнесла трубка. — Потрем вопрос… Но знай… Работать будешь на меня… По-всякому… По делу и… так… По личному… Так что готовь шланг… Понял?..

Ленчик согласно промолчал… В трубке тоже помолчали, и Марина подвела итог беседе:

— Завтра увидимся — получишь что надо, и разомнем, а сегодня еще перезвоню, будь на трубке… А Аньку тебе прощаю… Привет…

В трубке раздались короткие гудки…

Это было то, чего Леонид Иванович Кузин ждал всю преступную часть своей жизни…

Он снял со стены Кустодиева и завернул его в простыню. Потом собрал в пару больших рыночных сумок все ценное — деньги с балкона, доски из середины тахты, по которой путешествовала майорша, одежду, парфюмерию. Туфель набралось двенадцать пар, из них четыре — сияющих лаком. Он подумал и взял две сияющих и три таких. Звонить никому из дома не стал. Затем он снял с аппарата трубку и оставил ее рядом. Взвалив все на плечи, вышел из квартиры, не оглядываясь, и захлопнул за собой дверь. «Пирелли» вместе с бронзовым безменом остались лежать на балконе.

— Лучше стучать, чем перестукиваться, говоришь? — задумчиво спросил он у пустоты между открывшимися створками вызванного им лифта. — Поищи себе другой шланг… Помягче…

Холод внизу живота поутих, и там снова стало почти нормально…