Портмоне из элефанта (сборник)

Он резво пошел по главной аллее, выискивая глазами поворот к их участку… Кладбище было традиционно и исторически еврейским, и все мраморные оковалки торчали приблизительно одинаково, на одной почти высоте над уровнем кладбищенской земли, что говорило о примерно равной классовой и финансовой ассимиляции просочившихся в разные времена в столицу еврейских семейств. Лишь немногие из них не были зачехлены на зиму прозрачными полиэтиленовыми мешками, аккуратно перетянутыми снизу заботливой родней.

«Надо же, – в который раз отметил про себя Герка, – всегда здесь чистота и порядок – хоть сегодня ложись…»

Он свернул налево, к их участку, и через полминуты достиг своего черного оковалка. Вернее, их было три – по мере умирания ближней родни места для надписей на главном, центральном мраморном куске уже не хватало, и последовательно, с промежутком в пару десятилетий, были установлены еще два – по бокам и пожиже… В общем, теперь места умирать всем хватало, от пуза, хотя живой родни больше не оставалось – кто уехал, кто, умерев, так и не родил продолжателя фамилии – кандидата под камень.

Герка опустил на твердую подмороженную землю блошиную сумку, поднял к небу глаза и глотнул морозного воздуха.

…Как в ссылке мы в прекрасной преисподней

Бездомной и оставленной земли,

А день осенний света преисполнен

И холодом пронзительным залит…

Стихи свалились на него сверху, сами собой. Их лет двадцать назад написала его умная двоюродная сестра Ляся, назвав «Немецкое кладбище». А он тогда ни хрена в этом не понимал, с издевкой относясь к такому зарифмованному виду баловства, но когда, спустя годы, понял, то Ляся уже жила в Израиле и трудилась главным редактором газеты «Экзодус», выходящей на русском и иврите, и уже серьезно, без смеха, поговорить ему про стихи было не с кем. Он прослушал четверостишие до конца, и у него защемило за грудиной. Из левого глаза предательски, без предупреждения, выкатилась слеза и прочертила теплый мокрый след на холодной щеке. Правый глаз пока мужественно держал нейтралитет.

Ничего сынок, ничего… – со своей черно-белой овальной керамики, с самой нижней части могильного мрамора, отец, Борис Аркадьевич, смотрел на него внимательным и нежным взглядом.

«На центральном мне уже негде… – подумал Герка, завершив поэтическую минутку. – Придется на боковой идти. – Он сравнил глазами оба боковых камня и решил: – Налево пойду…»

«Сходить налево» – получилось каламбуристо, он немножечко хохотнул, отвел в сторону глаза и уткнулся взглядом в Борисоглеба Карловича. Со своей не зацеллофаненной еще на зиму цветной керамики тот смотрел на Герку строго и нахмуренно, не оценив невольную шутку по достоинству.

– Извиняюсь, Борисоглеб Карлыч! – Герка отвесил памятнику легкий поклон. – Я это не нарочно…

Борисоглеб Карлович Полуабрамович стоял здесь, на одинарном участке, соседнем с принадлежащим им двойным, уже очень давно, гораздо раньше, чем Герка появился здесь впервые, на годовщину смерти прабабки – Софьи Львовны. Никто и никогда не видел за долгие десятилетия кого-либо из его ухаживающей за могилой родни, но участок всегда поддерживался в надлежащем порядке, и это была одна из кладбищенских загадок. Впрочем, не меньшей загадкой оставалось для любознательного Герки происхождение этой странной фамилии – какое-то двойное сверхрусское имя с немецким отчеством и как минимум полуеврейской фамилией.

– Он больше всех подходит под местную анкету, – остроумно шутила Ляся. – Немец – по кладбищу, русский – по земле, еврей – по фамилии, полу… – по недвойному участку…

– Ишь, устроился… – шутливо реагировал Герка.

В ту пору он только подбирался к первому, пропускному шлагбауму для захода в зону острословия, того самого, правильного, генетического, которому специально не научишься и которое купить невозможно. Шлагбаум этот всегда точно и безошибочно рассортировывал людей на «наш человек» и всех прочих – хороших и плохих…

– Чьи бы ни пришли – он тут как тут… Ихний, – с удовольствием развивал он тему, затрагивающую этимологию соседнего участка. – Что ни говори – ценный сосед… Хотя имя Гера, с другой стороны, – продолжал он беседовать сам с собой, – тоже не пойми чего… – то ли Герман, то ли Герасим, пока еще они там разберутся…