Портрет

— Ну как? — с надеждой смотрел на меня Александр Владимирович, когда я возвращал ему папку с его стихами.

— Нормально, — отводил я глаза. — Вот здесь хорошо и здесь…

Я показывал строки, которые мне понравились. Хотя на самом деле все его стихи были одинаковы. А точнее, никакие. Тогда все восхищались стихами Арсения Тарковского, и Кротов писал под него. Сказать, что они плохие, я не мог. Получалось, что и Тарковский ничего не стоит. А кинофильм «Зеркало» со стихами Тарковского за кадром смотрели все, от физиков до лириков.

О моих рассказах Кротов тоже отзывался невразумительно.

— Слово «все» по десять раз на одной странице попадается, — сказал он. — А так ничего.

Как рецензенты мы были одного уровня, мне это нравилось.

Отпечатать мой рассказ на машинке взялась мама Толи Козловского, он учился на курс старше меня.

— Мама в Совете министров работает, — сказал Толя.

— Министром?! — удивился я.

— Заведующей машбюро.

Эта должность тоже была чересчур высока для моего рассказа, но выхода у меня не было.

— Пусть печатает, — вздохнул я.

— Почерк мелкий, но разобрать можно, — сказала Галина Николаевна, мама Толи, отдавая мне стопку бумаг. — В следующий раз старайся писать разборчиво.

Она была высокая, представительная женщина, настоящая заведующая. И она знала, что следующий раз у меня будет.

— Ну и как он? — спросил я.

— Кто? — посмотрела на меня, подняв одну бровь, Галина Николаевна.

— Рассказ.

— А мы, когда печатаем, в смысл не вникаем. Профессиональная привычка. О чем там у тебя?

— Про борьбу.

Я вдруг понял, что мой рассказ ничего не стоит.

— Какую борьбу? — У Галины Николаевны на лоб заехали уже две брови.

Не отвечая, я сгреб листы бумаги и засунул их в портфель. Кстати, бумага, на которой был отпечатан мой «Третий круг», была отличная: блестящая, толстая, белая. На такой печатать одни указы и постановления.

— У нас другой нет, — сказала Галина Михайловна. — А Татьяне ты понравился. Пусть, говорит, ваш студентик приходит, мы с ним кофе попьем.

«Машинистка, — догадался я. — У меня на филфаке своих Татьян хватает».

— Хорошая девочка, — свела брови в одну линию Галина Николаевна. — На твоем месте я бы не крутила носом.

«И как с ней Толик живет? — подумал я. — От одних бровей становится страшно».

— А с вами по-другому нельзя, — усмехнулась Галина Николаевна. — Это не вы на прошлой неделе квартиру загадили? Три дня полы мыла.

— Не я, — сказал я и выскочил за дверь.

Вот этот рассказ я и отправил бандеролью в журнал «Юность». И уже больше месяца оттуда не было ответа.

— А ты съезди в столицу и все выясни, — посоветовал Кротов. — Не один ты туда пишешь.

Я понял, что он тоже посылал в «Юность» свои стихи.

«Поеду, — решил я. — И вправду надо разобраться в ситуации на месте».

5

Дорога от Минска до Москвы занимала ночь на скором поезде. Это было очень удобно. Ты утром приезжаешь в столицу, за день разбираешься со своими делами и вечером отъезжаешь назад.

Об этом мне поведал Вадик Корчевский, с которым я жил в одной комнате.

— Однажды я там целый месяц прожил, — сказал он.

— Где? — спросил я.

— В общежитии Литературного института, — небрежно ответил Вадик. — Знаешь о таком?

— Знаю, — сказал я.

— Там любой может остановиться. Были бы знакомые.

— У тебя были?

— Конечно! — удивился Вадик. — Я там Рубцова видел. Хвалил мои стихи.

Корчевский был врун, каких мало. На слова о знакомстве с Рубцовым я не обратил внимания. А в общежитии он мог оказаться, у нас тоже время от времени появлялись неизвестные особы. Но они как появлялись, так и исчезали.

— Могу дать на ночь «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева. Перед поездкой в Москву тебе будет полезно.

— Про что? — спросил я.

— Про пьянку! — засмеялся Вадик.

Экземпляр этих «Петушков» был зачитан до дыр. К тому же он был отпечатан на машинке через копировальную бумагу, я едва разбирал буквы. Однако за ночь я «Петушки» одолел.

— Ну как? — спросил утром из-под одеяла Вадик.

Всю ночь он играл в карты и теперь не мог идти на первую пару. Я, хотя тоже всю ночь не спал, собирался на нее.

— Нормально, — сказал я. — В Москве все так пьют?

— Все, — сказал Вадик, накрывая голову одеялом. — Ты в столице легче на поворотах.

И я поехал в Москву с мыслью, что пить в Москве надо чуть меньше Ерофеева. А в том, что Венедикт писал о себе, я не сомневался.

Лежа на полке плацкартного вагона, я отчего-то всю ночь думал о Вадике. Он хотя и учился курсом младше меня, но был на два года старше. На филфак БГУ поступил после армии. А служил где-то в Средней Азии, даже умел по-ихнему ругаться. «Анам гескерум джалям!» — кричал он, проиграв в карты. Мог каким-то образом и в общежитие Литинститута попасть. Рубцов, конечно, его стихов не хвалил, поэты редко хвалят чужие стихи. А увидеться они могли…

Поезд прибыл в Москву довольно рано. А я знал, что редакции журналов начинают работать не раньше двенадцати часов. В Москве, может, и позже. Оставалось сначала ознакомиться с Белорусским вокзалом, затем с близлежащими улицами.