— Зюзин, ты зачем испачкал Серёжу Зверева? — снова не смогла сдержать улыбку при упоминании последнего имени. И зачем родители так назвали ребёнка, зная, какие ассоциации это вызовет в головах многих? Учителей так точно.
— Я случайна, — ответил мальчик, стушевавшись. Я тяжело вздохнула, но дальше замечания не пошла. Мне, собственно, было как-то плевать на их отношения между собой. Не хватало мне ещё разгребать кого кто обижает, и кто над кем насмехается. Нет уж, пусть этим занимается классный руководитель или родители. Моя задача не за разборками следить, а за дисциплиной, которая в нашей школе и без того плавает. Да и своих проблем с головой хватает, а Серёжка, может, уже в кои-то веки научится давать отпор, а не съедать каждую обиду, презренно брошенную на пол одноклассниками.
Этот класс рисовал дольше, и не все акварельные портреты успели высохнуть вовремя. Но каждый, по окончанию, гордо нёс мне портрет матери, и мы вместе вешали его на доску, которая, на мою удачу, была намагничена.
— Придёте после следующего урока и заберёте. Только не забудьте! — настойчиво я сеяла эту мысль в головах детей. — Иначе другому классу будет некуда вешать эти шедевры. Хорошо?
— Хорошо, Татьяна Павловна. Я им напомню, — сказала самая важная девочка, упорно держащая на себе звание отличницы и главной олимпиадницы. Интересно, что с ней будет в будущем? Потеряет ли она через пару лет свой стойкий интерес к учёбе или родители не позволят ей свободно вдохнуть и принести домой хотя бы четвёрку? А если такое и случится, то девочка, словно бы самый совестливый в мире преступник, будет идти домой, дрожа от страха и, возможно, заливаясь слезами, уже зная, что мама увидела «плохую» оценку. А вдруг она идеально проучится все одиннадцать лет, но из-за волнения с треском провалит главные экзамены? Или сдаст всё на высший балл и также, как и в школе, будет трудиться в университете не ради реальных знаний, а лишь ради положительной и правильной отметочки в дипломе?
Будущее туманно, а раскладов и событий оно предоставляет множество. Со мной уже ничего не случится, я честно призналась себе в том, что моя жизнь уже никогда не станет яркой и увлекательной. Я знаю, что теперь до пенсии, если доживу, буду работать здесь, в своей родной школе за те копейки, на которые сложно прожить. Скорее всего встречу человека, может быть буду его сильно любить, и мы построим крепкую и хорошую семью, а, может быть, он окажется не таким хорошим, как хотелось бы, и мне придётся держаться за него остаток своих дней, лишь бы сохранить стабильность?
Следующая перемена считалась обеденной. Но друзей среди учителей у меня не было, поэтому я отстранённо жевала в своём кабинете бутерброд и допивала вторую чашку противно-приторного кофе, рассматривая рисунки своих учеников. И чего здесь только не было, каких лиц и искривлений. Покажи кому другому и спроси, что это, ответят: «либо детские рисунки, либо цирк уродов».
К концу дня все рисунки были забраны и сняты, кроме одного. Я взяла его, взглянула на фамилию и класс ребёнка, что указывался на обороте, и ещё раз взглянула на рисунок. Он мне показался выдающимся на фоне остальных, как будто бы ребёнок уже неплохо рисовал и, возможно, посещал художественную школу в столь раннем возрасте. Женщина, пусть и не чёткая, казалась очень тёплой, приятной, действительно любящей.
Мне было жаль, что такой рисунок может остаться в праздник у меня, а не у мамы этой девочки и, взглянув в расписание, решила отнести его владелице.
Постучав в класс русского и литературы, я встретилась с агрессией.
— Хочется взять сумку и выйти из этого класса! — ругань слышалась ещё из коридора. — Сколько раз нужно сказать, что стучать некрасиво? Мне нужно подрываться с места и открывать? Заходи уже! А, Татьяна Павловна… — пренебрежительно бросила мне старая блондинка и отвернулась.
— Прошу прощения, Светлана Николаевна, можно Мирославу на пару слов?
— Иди, — кратко и чётко.
Вручать ей рисунок тут же я не стала, ибо знала характер преподавательницы, поэтому решила оградить себя от её старческой злобы.
Выведя девочку в коридор, я улыбнулась ей. У неё была очень милая и приятная внешность, разве только глаза излишне грустные и серьёзные.
— Ты забыла рисунок, что ж ты. Маме же нужно подарок сделать завтра, зря рисовала что ли? — я с улыбкой протянула ей её рисунок. — Она то тебе наверняка подарок сделает, а ты вон, забыла.
Мирослава холодно глянула на рисунок, потом на меня. Тон её голоса был спокоен, но напряжён.
— Не сделает. Я не буду ничего дарить, — она пожала плечами, но всё-таки взяла рисунок из моих рук.
— Как же так? — я в удивлении взмахнула рукой. — Не может быть, чтобы она тебя без подарка оставила.
— Может. Мама умерла месяц назад, когда они с папой снова кололи себе лекарства.
Я умолкла, улыбка спала с моего лица. Поджав губы, я отправила её обратно на урок. Не помогли лекарства, получается.