Портрет А

Я же был так слаб, что моих человечков никто не мог ни отобрать, ни обменять на своих.

Поменять их, может, было бы и неплохо — и для здоровья полезно, и развлечение (я сужу по другим, которые, казалось, были рады поменяться человечками). Но получалось так, что мои оставались при мне и не могли ни уйти от меня, ни найти себе спутников или замену.

Вот так обстояли мои дела, и радоваться тут было нечему: я чувствовал себя в своем теле, как в огромном монастыре.

Тем временем прошли годы, здоровье ко мне вернулось, потом — еще годы, потом — война, нужда, и я был снова подавлен, а мои человечки стали такими крохотными и нечеткими, что их кто угодно мог согнать с места, а кое-кому удавалось даже похитить их у меня, что они и делали с нахальством сильных.

Глядя на все это, я осознавал, как далеко зашел в своем отчаянье. От самоубийства меня удерживал даже не страх смерти, а просто неспособность на что-то решиться.

Тем временем прошло еще много лет, война кончилась, ко мне вернулись память и силы, и тут я обнаружил, что обзавелся семьей, пятью детьми, и у меня теперь нет своего угла, где бы я мог бы приткнуться с моей цепочкой человечков.

Так они и пропали, а я-то думал, что связан с ними на веки вечные.

Алфавит (пер. А. Поповой)

Когда на меня повеяло холодом подступающей смерти, я присмотрелся ко всему живому — в последний раз.

От смертельного прикосновения этого леденящего взгляда всё, кроме самого главного, исчезало.

Но я продолжал тасовать мир живых существ, пытаясь найти что-то, что устоит перед Смертью.

А они съеживались, съеживались и наконец так уменьшились, что стали напоминать алфавит, только он годился и для другого мира, для любого другого мира.

Так я перестал бояться, что у меня отнимут всю вселенную, в которой я жил.

Эта схватка меня укрепила, и я, цел и невредим, рассматривал алфавит, когда кровь удовлетворенно хлынула в мои артериолы и вены, и я начал медленно отползать от обрыва собственной жизни.

Те, кто ко мне приходил (пер. А. Поповой)

Я не сказал бы, что те, кто ко мне приходил, и вправду были ко мне, ну да ладно… а если кто-то считает, что это к нему, — пусть объявится.

Они приходили ко мне, полагаясь на мою безучастность, и оставляли ненужные части тела. Отрезанные руки, голый торс, а вот покачивается, откинулась назад, голова из мертвых ветвей, или топорщатся три-четыре гребня перьев над горделивым лбом, или тот же тающий в воздухе лоб развевается, будто шарф; у этих дарителей рук да ног душа нараспашку, наивность, лица цветут, взгляды — как чаша, и все же они стараются не бросаться в глаза, как цветочки полевые, неразличимые среди тысяч собратьев.

Так они приходили, а чаще других приходил он — единственный, Король-мозгоглаз, с расщепленным пером, Король, что умеет сдерживать оползни в человечьих делах. Миролюбивый Король с колодезным пузом. Король с пальмовой ветвью.

Я искал попутчика, а нашел Короля. Вжились и вжались друг в друга, и взгляд его — маяк в полушариях моей жизни.

Ну, а ты, ты подходишь все ближе, и глаз у тебя — как просунутая в окно голова, ты кто? Подглядываешь, сдерживая и дыхание, и чувства, прячешь руки, которые рассказали бы слишком много, а глаз у тебя — как бык, что просовывает рога сквозь колючую изгородь соседского луга. Какой нежданный тропизм повернул тебя к ближнему твоему? Ищешь кого-то? Или уже нашел? А может, ошибся адресом?

Худосочные, непригодные для жизни, опустошенные поиском, люди из ниоткуда — вот моего поля ягоды.

Точеные князьки-гордецы колют глаз своей независимостью… Князья Падучей… И вот Князь — ведь он все еще Князь… Вот князь одноокий судья (другой судья, господин копья пока не пришел, его ждут). Вот князь одноокий судья, и молния блистает в руке его, и молния венчает главу.

Порой у него на лбу видна струйка крови. Или это собственный ад его истязает?

Князь-громовержец презрел злословье, выполнил уговор — проник в сиянии молний в промерзший воздух жалкой коморки, в которой я даже и не хозяин. Пальцы его — яркий свет, пробегают, словно ударная волна динамита, когда он взорвется в расщелинах скал, где только что яростно рыскал. Быстролетный князь, втиснутый в свой зигзаг. Августейший князь, разбитый трепетом сотрясений. Князь — слияние пламени и человека.

Письмо (пер. В. Козового)

Я пишу вам из некогда ясной страны. Я пишу из страны тумана и мрака. Мы живем — живем долгие годы — на Башне с приспущенным флагом. О лето! Отравленное! И неизменно все тот же день: день, который врезался в память…

Выловленная рыба, пока есть силы, мечтает о влаге. Пока есть силы — это ли не естественно? На самой вершине горы тебя вдруг настигает копье. После чего вся жизнь сразу меняется. Одно мгновение вышибает храмовые врата.