Портрет А

В Чандернагоре, когда мой повар приносил мне еду, я иногда из вредности разглядывал кушанье с недовольным видом, и он тогда принимался похаживать туда-сюда, неловко и абсолютно бессмысленно, собирать и разбирать тарелки, то отодвинет их, то пододвинет на сантиметр или два ближе друг к дружке. О, это надо было видеть, а потом я, уже почти все съев, замирал с таким же недовольным видом; и тут он снова принимался выискивать, что не так, без конца производя какие-то бессмысленные действия, подвинет солонку вокруг масленки или десертную ложку — вокруг тарелки, или легонько потрет кончик скатерти, а потом другой. Это могло продолжаться минут двадцать. Было видно, как ему от всего этого неловко. Но он ни разу не спросил: «А в чем дело-то? Что не так?» Ни за что. Такие выходки быстро лишили бы жизнь всей ее значительности.

Почему все это наводит меня на мысль о воздушных змеях? Бенгальцы, которые вообще ни во что не играют, запускают воздушных змеев, даже мужчины, которым уже двадцать пять. Надо видеть, как эти взрослые умники стоят на крыше своих домов и разматывают веревочку, глядя в небо на далеких воздушных змеев. Они на полном серьезе развлекаются тем, что норовят порвать веревку соседскому змею, и в воздухе на стометровой высоте разыгрываются сражения, еле различимые для того, кто их затеял, — за этого мечтательного лентяя их исход определят ветер и судьба.

* * *

Кто хочет ухватить хорошую кость, на которой еще осталось много мяса, тому стоит подумать о принципе ненасилия.

Ганди только что показал, что этот принцип все еще актуален. Но при этом он — из самых древних.

Сначала был основатель джайнизма (одна из главных религий в Индии), который запрещал любой прием пищи после заката солнца, опасаясь, что какое-нибудь насекомое может свалиться в тарелку, в темноте его по недосмотру проглотят и оно погибнет.

Потом — Будда, образец ненасилия.

Он дает себя съесть проголодавшейся тигрице.

(Эта капелька сентиментального вздора особенно подчеркивается в скульптурных изображениях, где голодные тигры, явившись вслед за тигрицей, смотрят на Будду и степенно ожидают своего куска мяса.)

И где еще найдешь в мире царя, который бы, как Ашока, был потрясен из-за того, что устроил какую-то ничтожную войну,^{58} и всю жизнь сокрушался и каялся по этому поводу.

Все их институты несут печать подобных взглядов.

Религия индуизма включает в себя монотеизм, политеизм, пантеизм, анимизм и культ демона. Кто может — поклоняется одному Брахме, но если это невозможно, есть еще Кали и Вишну; если не годятся, есть еще другие. В этой религии есть все, что может человеку понадобиться.

Исключений нет. В храме есть девушки, связь с которыми очищает от любых грехов. Камасутру никто не читает украдкой. Я своими глазами видел в Ориссе и Корнараке на фасадах храмов полдюжины позиций для любовных игр, о которых я до того не имел представления. Эти статуи — на самом виду, на наружных стенах храма; и если какой-нибудь ребенок не поймет, в чем тут дело, он может спросить у взрослых, хотя, как правило, все достаточно ясно.

Любые действия священны. Думая об этом, не нужно отделять себя от Всего Сущего.

«Половой акт» — сами эти слова в отдельности — уже грех, пакость, взгляд на человека как на машину.

Индус никогда не отделяет себя от своего полового органа,[16] это один из центров, на которых основывается его равновесие. Как живот или лоб. Он молится сидя на земле, раздвинув колени — в положении нижнего равновесия, сместившись к нижнему центру.

В индийских песнях и драмах при переводе на французский всегда какие-нибудь места передаются латынью — в силу своей… непристойности!

В одной из лучших пьес Калидасы — если только я не путаю с пьесой «Малати Мадхава», написанной Бхавабхути,^{59}— после нескольких пассажей, столь проникновенно передающих романтические чувства, что слезы на глаза наворачиваются, подруга спрашивает юную героиню: «Чувствуешь ли ты в своей вагине влажность, которая предшествует любви?» На самом деле это больше похоже на описание кобылы в период течки. Тем не менее девушка, ничуть не удивившись, отвечает на этот вопрос любезно, как это умеют девушки:

«Ах, замолчи! Как это у тебя выходит, ты просто читаешь в моем сердце!»

Тут европеец чувствует, что краснеет от стыда. А все потому, что он не обрел полного равновесия.

В любви у индусов есть какая-то устойчивость, неизменность, постоянство — отсутствие порывов. Все европейцы, которые имели дело с индийскими женщинами, испытали разочарование.

* * *

«Согласовать мир существ и вещей с чувствами, так, чтобы ничего не повредить».

Монотеизм — это насилие. Даже индус, верящий только в одного Бога, признает многих — ему не хочется никаких ограничений: «Придите ко мне!» — так он медитирует в позе лотоса.

До христианского Бога нужно еще достучаться. У индусов боги присутствуют во всем. Индус никого не убивает, он хочет жить в мире со всеми существами (95 % индусов по сей день не едят мяса).