Портрет блондинки в голубом

— Ну, Америки ты мне не открыл. И «эврика» мне кричать не с чего. Директор реставрационной мастерской товарищ Звягин действительно помер год назад. Помер не по собственному желанию, а по принуждению третьих лиц, о чем свидетельствовало наличие хорошей доли цианида в его внутренностях. Судя по тому, что чай с цианидом он сам выпил, и никаких следов насилия на его теле не обнаружено, следствие сделало заключение, что убийца то ли оставил в сахарнице отраву, и Звягин принял ее в одиночестве, то ли был хорошо знаком с реставратором и сам присутствовал при его кончине. Никаких пальцев и иных улик, по которым можно было бы установить личность преступника, не обнаружили. Умер Звягин на посту, то есть в мастерской. На момент смерти все ее сотрудники уже ушли. Так что с кем он там встречался и чаевничал, никто сказать не смог. Картины нагло вынесли, каким-то образом совершенно спокойно пройдя через все заслоны. Но, это, кстати, уже раскрыто. Там на выходе дежурил некий гражданин Лункин. Его спустя сутки нашли в своей квартире с перерезанным горлом. Видимо, он пособничал похитителю, который убрал его потом за ненадобностью. Картин и след простыл. До сих пор ищут.

— То есть висяк? Питерцы следствием занимались?

— Ну, не москвичи же! — возмутился Кутепов, — У нас своих галерей выше крыши и понапиханными в них государственными ценностями.

— Откуда же ты тогда знаешь все эти подробности?

— Так ведь Борька Крохин выезжал к ним по линии нашей фирмы. Прокурор, как обычно, взял это дело под свой контроль со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Вот я все не понимаю, — возмутился Петр, — Почему прокурор берет ответственность, а люди из генпрокуратуры в носу ковыряют. Пускай бы они и парились!

— Хочешь поговорить об этом? — усмехнулся Кутепов.

— А толку?

— Тогда проехали. В общем, Борьку там не полюбили, хотя от Питерцев иной реакции никогда не дождешься. Они почему-то считают оскорблением, когда к ним на помощь присылают кого-то из Москвы. Ну, и как водится, следствие превращается в соперничество двух школ, взаимные тычки и палки в колесах прогресса. Борька вернулся из Питера злой, как собака, но зато напичканный до ушей всякими культурными знаниями.

— А то! Питер же у нас центр духовности. Это фигня, что там до сих пор выражение «быковать» имеет видимое и множественное значение, — растянул улыбку детектив.

— Тем не менее, к Борьке до сих пор ходят за консультациями по вопросам культуры вообще и живописи в частности. А он в свою очередь самолично стер слово из трех букв, написанное на стене мужского туалета еще в те времена, когда мы все, включая и упомянутого Крохина, под стол пешком ходили. Это раритетное слово даже уборщица не трогала. А Борька как вернулся из очага культуры, так взял тряпку и стер. Сказал, мол, нехорошо. От процесса отвлекает.

— Вот черт! Неужели то самое?

— Его, варвар, не пожалел, — горестно покачал головой Кутепов.

— Вот что с людьми культура делает. Последнюю совесть отбирает!

— В общем, если резюмировать все это, то выходит Россомахин действительно никак не связан со смертью Звягина и похищением картин. Если бы он был связан, то либо умер бы раньше, либо жил бы теперь куда лучше и, я думаю, не в Москве. А он, со слов его сестры, лишь планировал заскочить на волну успеха.

— Может быть, он только теперь картины толкнуть решил…

Кутепов щелкнул пальцами и отрицательно мотнул головой:

— Я думал об этом. Но такое против логики. Украденные полотна, не так чтобы очень дорогие. Ну, по тем понятиям, что на них виллы не купишь. К тому же я все-таки прихожу к выводу, хотя это уж вовсе не мое дело, что похитил картины кто-то из своих. Или, во всяком случае, спец по тематике.

— Почему?

— А, видишь ли, там интересная деталька есть. В мастерской на тот момент находилось еще одно полотно — копия Данаи Рембрандта, как две капли воды похожая на подлинник. Ее не просто считают лучшей копией. С нее даже реставрационные работы проводились, когда настоящую Данаю тот псих кислотой облил.

— А что, в Эрмитаже кто-то облил кислотой шедевр мирового искусства? — запоздало подивился Бочкин.

— Ну, ты даешь! — Кутепов принял такой возмущенный вид, как будто сам знал об этом чуть ли не с пеленок. Хотя наверняка же сведения эти почерпнул не давеча как на прошлой неделе все от того же продвинутого в искусстве Крохина, — Некий сдвинутый товарищ облил картину кислотой и порезал ножиком. Видимо, от избытка чуйств. Это случилось в восьмидесятых. Тогда в правительстве думали, что весь народ считает Эрмитаж национальным достоянием, и ничего там пальцем не тронут. А потому никаких мер по сохранению шедевров не существовало. Все держалось на коммунистическом сознании и голом энтузиазме. Ты уже тогда служил?

— Нет, я еще в школе учился. В начальных классах. Ты, кстати, тоже. Ну, так и в чем там суть с копией?