Портрет дамы с жемчугами

Совсем небольшое расстояние отделяло Минако от соседней скамейки, и каждое слово госпожи Рурико, равно как и юноши, явственно долетало до ее слуха.

– Минору-сан! Зачем вы привели меня в такое темное место? Что вы хотели сказать?

В словах и интонациях мачехи звучали непривычные для Минако легкомыслие и кокетство гейши. К тому же она называла юношу по имени, чего никогда не делала при Минако. Минако почувствовала, что разбито не только сердце, разбито и доверие к мачехе.

Юноша ничего не ответил. Молчание длилось минуты две-три. Потом мачеха нетерпеливо произнесла:

– Говорите же! Что вы задумались? Нам пора возвращаться, там Минако скучает одна. Вы сказали, что во время прогулки не можете говорить, так говорите сейчас, не дразните меня!

Минако ждала с замиранием сердца, больно раненного фамильярностью мачехи. Но юноша продолжал молчать.

– Ну, говорите же, в чем дело! – ласково произнесла госпожа Рурико, словно уговаривала ребенка.

– Хорошо, я скажу, только не увиливайте от ответа, как это вы обычно делаете.

Голос юноши звучал торжественно. Даже Минако почувствовала всю важность для него этой минуты.

– Вы нехороший, Минору-сан! Как вам не стыдно! Разве я когда-нибудь увиливала от ответа? Ко всему, что вы говорите, я отношусь очень серьезно.

В словах мачехи звучали неискренность и фальшь гейши.

– Вы всегда говорите со мной этим небрежным тоном и все обращаете в шутку!

– А-а, вы уже сердитесь! Хорошо, я буду слушать вас так, как вам угодно. Пожалуйста, говорите!

Минако было стыдно за мачеху. Юноша снова умолк.

– Ну, говорите же! Я с нетерпением жду!

По тону мачехи Минако догадалась, что эти слова она произнесла, близко наклонившись к юноше.

– Рурико-сан! – собравшись с силами произнес наконец юноша. – Неужели вы не догадываетесь, о чем я собираюсь говорить с вами?

Минако знала заранее, что именно так ответит Аоки. Напряжение, которое все время испытывала девушка, сменилось чувством полной безнадежности, и все же она с нетерпением ждала, что скажет мачеха.

– Вы спрашиваете, не догадываюсь ли я, о чем вы собираетесь говорить со мной? Нет, не догадываюсь!

Притворство и спокойствие госпожи Рурико способно было вывести из равновесия кого угодно. Не удивительно поэтому, что юноша возмутился.

– Вы не догадываетесь? Не замечаете, какие я питаю чувства к вам, не знаете, как вы мне дороги?

Эти слова поразили Минако в самое сердце. Теперь у нее уже не было сомнений в том, что любимый ею человек тоже любит, только не ее, а другую женщину. И его признание прозвучало для Минако как смертный приговор. Девушка вся дрожала, словно в лихорадке, ожидая в то же время, что ответит мачеха. Но мачеха не торопилась с ответом. Тогда юноша снова заговорил:

– Не может быть, чтобы вы ничего не понимали! Ведь я готов пожертвовать для вас решительно всем!

Голос юноши дрожал и прерывался. Но мачеха оставалась невозмутимой.

– Я понимаю вас, – ответила она спокойно. Такой ответ не мог удовлетворить юношу.

– Вы понимаете меня! Вы всегда так говорите! Вы и в тот раз сказали, что понимаете меня! В чем же разница между вашими «понимаю» и «не понимаю»? Быть может, вы всем своим поклонникам говорите то же самое? Знал бы я, что вы мне и на этот раз так ответите, не стал бы спрашивать. Если вы и в самом деле поняли меня, ответьте должным образом, прошу вас!

Минако слушала, закрыв глаза, чувствовала, как с каждым словом растет возбуждение юноши, и сама задыхалась от волнения. Мачеха же становилась все спокойнее. Ей, видимо, доставляло странное удовольствие мучить несчастного Аоки.

– Я понимаю вас, – повторила она. – Но чем могу я это доказать? – В голосе ее по-прежнему звучали фамильярность и кокетство.

Тут юноша не выдержал.

– Чем доказать? – воскликнул он. – Об этом вы спрашиваете у меня? Ведь с самого начала вы сделали меня своей игрушкой! Вы издевались над моими чувствами, о которых я вам говорил, как только представлялся случай!

Минако становилось все труднее и труднее не выдавать своего присутствия. Ее сердце буквально разрывалось от самых противоречивых и мучительных чувств. Охваченная отчаянием оттого, что юноша любит другую, она в то же время питала к нему нежность, ведь он умел так горячо и искренне любить. Еще она жалела юношу, жестоко страдавшего от легкомыслия и равнодушия госпожи Рурико, и вдобавок мучилась сознанием того, что она стала невольной свидетельницей чужой тайны. Минако сидела словно на иголках, все время порываясь уйти, но из опасения быть замеченной продолжала сидеть. Ведь стоит ей двинуться с места, как они тотчас услышат шелест травы под ее ногами, увидят ее, до сих пор скрытую тенью деревьев. Представив себе, как будут они удивлены и смущены при этом, Минако не решалась даже шевельнуться. Между тем ничего не подозревавшая госпожа Рурико сказала по-прежнему очень спокойно:

– Поэтому я и говорю, что понимаю вас! Очень хорошо понимаю!

– Это вы серьезно говорите? Искренне? Или для того лишь, чтобы я не докучал вам?

Госпожа Рурико промолчала.