Портрет дамы(СИ)

Вошли в замок. Здесь было все, как прежде, еще до того, как Жан, лейтенант ВВС Франции, улетел в далекий Алжир к генералу де Голлю, чтобы продолжить борьбу с немецкими оккупантами.

- Неплохое гнездышко! - заметил Александр. - Богато живешь!

- А как же? Бывший граф, все-таки.

- Граф... В исподнем! - засмеялся Александр, вид Жана в одном нижнем белье с автоматом на шее развеселил его.

- Граф.., - со смехом повторил он, - а почему бывший? Что? От титула своего отрекся?

- Не отрекался. Только титула у меня никогда и не было. Это предок моего брата графом был, род наш с острова Руян, из Арконы, когда крепость пала, его ребенком сюда вывезли, граф де Гир и усыновил его. А когда брат, или точнее, кузен моего предка отсюда ушел, спасаясь от тамплиеров, предок мой остался за замком присматривать, все ждал, что брат вернется. Но не вернулся, говорят, куда-то на Русь ушел.

- Так ты из славян? Земляк! Если верить нашему семейному преданию, то предки мои в далекой древности с острова Руян еще с Рюриком пришли! Мы с тобой варяги, лейтенант! - Он дружески хлопнул Жана по плечу и запел. - От скал тех каменных у нас, варягов, кости...

- Варяги! А откуда знаешь, что я лейтенант?

- Я ведь разведчик, все-таки. Мне все знать положено.

И тут он снова рассмеялся. Рассмеялся задорно, весело, впервые за то время, которое его знал Жан.

- Да, я же ведь, оберкапо! - говорил он, продолжая смеяться. - У меня все ваши личные дела были! Досье на всех! На каждого!

Его смех заразил и Жана. Он тоже смеялся, смеялся впервые с тех пор, как очередь немецкого летчика подожгла мотор его "яка". Они смеялись, покатывались со смеху и не могли никак остановиться. Все нервное напряжение долгих лет суровой жизни, полной опасностей, что подстерегали их на каждом шагу, разрешилось этим неудержимым, веселым смехом.

Смех прервался так же неожиданно, как и начался. Какой-то странный звук раздался из спальни, дверь открылась, на пороге возник немолодой, небритый, обросший многодневной щетиной, что еще не успела превратиться в бороду, человек в форме солдата вермахта. Жак и Александр мгновенно вскинули автоматы.

- Не стреляйте! Не стреляйте, господа! Прощу вас, - взмолился он, повторив эту фразу три раза: по-немецки, по-русски и по-французски.

- Я не враг, я мобилизованный, дезертир. Мне только нужно переодеться и немного поесть, и я уйду.

- Откуда Вы тут взялись? - спросил Александр, опуская оружие.

Меня мобилизовали из Австрии, в последний момент, когда союзники в Нормандии высадились. Я профессор университета в Вене, профессор Мёллендорф, Людвиг Мёллендорф. Отправили на Западный фронт, но я не хочу умирать. Это глупо, умирать за интересы Рейха. Я историк, я знаю, Австрия в союзе с Германией никогда не добивалась успеха. Я бросил винтовку и бежал с передовой, вот, здесь укрылся, говорили, замок пуст, хозяин погиб в России.

- Хозяин я, - ответил Жан, - как видите, жив, хотя и слегка потрепан. А Вы? Вы, историк?

- Да-да, я историк, занимаюсь древними рукописями, их немало в библиотеке Габсбургов.

- А вот эту рукопись не посмотрите? Александр, - Жан обернулся к Александру, и тот протянул рукопись профессору. Профессор взял ее и начал читать.

- Да... Это же, древнейший документ! - с дрожью в голосе произнес он. - Здесь изложено учение Иисуса Христа, почему-то на древнеславянском языке. Не пойму, почему на древнеславянском? Откуда она у Вас?

- Ее обнаружил мой далекий предок, еще в тринадцатом веке, он спрятал ее в пещере, в горах, - ответил Жан.

- Ее нужно обязательно передать в библиотеку, в библиотеку Габсбургов, если Вы позволите, конечно.

- Позволю, конечно, позволю. Ее скрывали много веков, должны же люди, наконец, узнать истину.

-- Эпилог

Дождь, опять дождь, этот бесконечный, монотонный, не прекращающийся дождь, будто не было ни лета, ни зимы, ни весны, будто надо всем миром нависла эта простуженная, дождливая, поздняя осень.

Она смотрела сквозь мокрое стекло и не могла понять, что происходит в мире? О катастрофе самолета узнала из газет, маленькая заметка внизу, будто незначительное, никем не замеченное событие. Она знала, это был тот самолет, на котором улетел он. Еще тогда, в аэропорту, глядя на него сквозь мокрые стекла последнего автобуса, она вдруг поняла - больше она его никогда не увидит.

Ей было странно и непонятно то состояние, что охватило ее при виде сообщения о гибели самолета. Ни боли, ни тоски она не испытывала, она не билась в истерике, не рыдала, размазывая слезы по мокрым щекам, на душе было тихо и спокойно. Почему? Ведь она же любила его, и он ее любил. А может, это была и не любовь вовсе? Но тогда что? Встречи, короткие, как выстрел, которые только ранят сердце, наполняя его необъяснимой, неясной тоской, ощущение безысходности в моменты разлуки, и долгое ожидание писем.

Стало легко и спокойно, как в детстве, когда мама прощала ее за проступок. Будто что-то оттаяло, отошло, растворилось в дождливой, ненастной осени, уплыло под звуки дождя. Нужно что-то делать, она не знала что, но больше не могла сидеть у окна и смотреть на этот бесконечный, тоскливый дождь.