Портрет для киллера (СИ)

-Могу. Это я могу. О! Ментяры охренеют. Киллер мать его хреновый попался! И сразу звезды халявные на погоны.

-Давай одеваться.

-Идет. Мадам. Да! А как тебя зовут.

-Настя.

- Настя. Настенька! Очень приятно. Дайте поцелую вашу ручку, - он приложился губа-ми к ее пальцам, - какие у вас пальчики просто прелесть!

- Уже хватит!

- Отпускаю. О! А меня как?....Хочешь узнать?

-Дело твое.

- А я тебе не скажу. Вот. Меньше знаешь - лучше спишь.– Он пьяно взмахнул рукой,- Провожу тебя. Надежная у тебя сегодня охрана.  Всех положу если что. Ты мне веришь?

-Верю.

-Нет, ты, правда, веришь?

-Да верю, верю.

-Тогда заказывай тачку.

-На улице поймаем.

В машине его укачало. Она растолкала его и ее помощью, они добрались до зала ожидания.

Дежурный патруль неторопливо обходил отъезжающих. Спросили билет и у Насти. Она показала паспорт и билет.

 -А этот с вами?

-Да! Он провожает.

-Скажите ему, что спать здесь не положено.- Слегка козырнул совсем молоденький лейтенант.

-Обязательно.

-Украдут такую симпатичную девушку, не заметит,- пошутил он, уже удаляясь.

-Скажу.

Они с напарником прошли до конца ряда, и пошли обратно.

-Так и дрыхнет твой ухажер?- улыбнулся лейтенант, вновь подходя к ней.

-Да. Он с работы. Сильно устал.

-Ничего. Раз кавалер нечего филонить.  Вы  вот заскучали. До поезда еще два часа.

- Совсем нет. Да мы сами разберемся…

-Эй! Милейший. Просыпайся.

        Лейтенант легонько толкнул его в плечо. Он что-то промычал, очнулся и, увидев перед собой милиционера спросонья, не разобравшись, попытался выхватить пистолет.  Молодой лейтенант опешил, побледнел разом, рука  его тоже скользнула за оружием. Все решали секунды, мгновения.  Глушитель у парня запутался в кармане. Лейтенант выстрелил, навскидку не целясь. Это был один выстрел  в грудь. Наверно он и не хотел убивать, а сделал это больше интуитивно или от недостатка опыта. Лейтенант выстрелил на опережение, но вы-стрел был точен. Парень не сразу умер и еще какое-то время смотрел на Настю и что-то пытался сказать. Она еле разобрала:

-Зачем Настя? Так больно! Неужели все? Я же не сделал тебе ничего плохого.

 Настя склонилась испуганная без слез и все время твердила, глядя ему в глаза с угасающим сознанием:

-Это не я!  Не я.. не я…

       Что было дальше. А что было дальше. Куча глупых вопросов в милиции. Подписка о не выезде. Желтушное не выспавшееся лицо следователя, который не столько спрашивал, сколько кричал и что-то требовал, угрожал, настаивал. О чем он спрашивал. О чем он спрашивал, и что она ему отвечала невпопад. Какая разница. Что она могла сказать. Что она во-обще знала.  Она смотрела в лицо… это желтушное не выспавшееся лицо следователя  и думала, что наверно ему за его рвение можно и должно добавить еще одну звездочку на погоны. Пусть! Пусть этот мир катится в  тартары. Ко всем чертям!

Утром она шла по московским таким милым вчера улицам и думала… думала …думала. Голова гудела от бессонной глупой ночи в милиции. О чем она думала? Просто не о чем. Ночной дождь как-то неожиданно свернул лето. Дворники  в каком-то тупом рвении собирали опавшую за ночь листву. Собирали ее в большие кучи и поджигали. Листва не горела, а только противно тлела, заполняя дорожки и всю округу едким дымом.

       Дядя встретил ее с немым вопросом на лице. Что можно сказать главному пожарнику Москвы. Она вообще не знала, что отвечать на его вопросы. Двадцать вопросов и ни одного вразумительного ответа. Он отстал, когда она вдруг взяла со стола у него пачку Мальборо и закурила у него на глазах. Она курила только один месяц  в 13 лет. Пробовала. Не понравилось. Бросила. Сейчас она курила в зале и пускала клубы дыма прямо ему в лицо. Что он говорил. Разве так важно, что он говорил. Наверно он понял.  Он просто оставил ее в покое. Это было то, что нужно.

Москва жила своей жизнью. Кто-то сколачивал нечестные капиталы, кто-то кого подставлял и ждал расплаты. Депутаты вещали о новой и лучшей жизни, им никто не верил, но за них продолжали голосовать и они в бурном экстазе и упоении что их слушают, продолжали врать всем и вся.

        Где-то на другом конце Москвы девочка чуть моложе ее, тщательно, стараясь расправить каждый шовчик, гладила нарядный концертный костюм для своего брата. Она очень старалась, и от усердия у нее даже был виден кончик языка. Она не знала, что все ее труды пропадут даром, и брат не полетит в Мадрид ни в этот раз, и ни в какой другой.  И брат ничего не знал, что он теперь стал  главным в семье и что эта съемная «хрущевка» на окраине им теперь не по карману и что вообще с московской жизнью пришла пора кончать окончательно и бесповоротно.