Портрет Дориана Грея

— Дорогой мой Дориан, — откликнулся лорд Генри, доставая папиросу из портсигара, — единственный способ для женщины хоть как-то повлиять на мужчину — докучать ему до такой степени, что он утратит к жизни всякий интерес. Женись ты на этой девушке, и стал бы глубоко несчастен. Разумеется, ты был бы с ней ласков. Мы всегда ласковы с людьми, которые ничего для нас не значат. Однако вскоре она поняла бы, что совершенно тебе безразлична. Когда женщина это понимает, то ударяется в две крайности: либо запускает себя до невозможности, либо начинает носить весьма изящные шляпки, за которые платит чужой муж. Я не говорю уже о социальной неравности этого брака. Я ни за что бы не допустил вашего союза — ведь положение твое стало бы поистине безнадежным. Поверь, в любом случае история закончилась бы полным крахом.

— Пожалуй, ты прав, — пробормотал побледневший юноша, меряя комнату шагами. — Но я ведь думал, что таков мой долг. Я не виноват, что эта ужасная трагедия помешала мне поступить как должно. Помню, однажды ты говорил: благие намерения обречены на провал, ведь правильное решение принимаешь слишком поздно. Вот и я не успел…

— Благие намерения — суть бесполезные попытки пойти против законов природы. В основе их лежит тщеславие. В результате получается полный ноль. Время от времени они дают нам роскошь стерильных чувств, которые тешат людей слабых. Вот и все, что о них можно сказать. Они лишь чеки, что люди подают в банк, в котором у них нет счета.

— Гарри! — вскричал Дориан Грей, садясь рядом с ним. — Почему я не чувствую всей глубины этой трагедии? Вряд ли я бессердечный, правда?

— За последнюю пару недель ты наделал достаточно глупостей, чтобы не получить это звание, — ответил лорд Генри с присущей ему ласково-меланхоличной улыбкой.

Юноша насупился:

— Гарри, мне не нравится подобное объяснение, однако я рад, что ты не считаешь меня бессердечным. Ведь я совсем не такой! И все же признаюсь, что случившееся не так уж на мне и сказалось. Я воспринимаю его как прекрасный конец прекрасной пьесы, безумной красоты греческой трагедии, героем которой я стал, при этом ничуть не пострадав.

— Вопрос, конечно, интересный, — проговорил лорд Генри, находя исключительное удовольствие в игре на бессознательном эгоизме юноши, — чрезвычайно интересный. Полагаю, истинное объяснение следующее: зачастую подлинные трагедии выглядят настолько неприглядно, что ранят нас неуклюжим неистовством страстей, абсолютной бестолковостью и нелогичностью, полным отсутствием эстетичности. Подобный же эффект вызывает столкновение с пошлостью и безвкусицей. Впрочем, иногда в нашу жизнь входит трагедия с элементами художественной красоты. Если эти элементы подлинны, то оказывают воздействие исключительно сильное. Внезапно мы обнаруживаем, что больше не актеры, а зрители. Или же и то, и другое сразу. Мы наблюдаем за собой и увлекаемся чудом действа. Что именно произошло в данном случае? Девушка покончила с собой из-за любви к тебе. Жаль, что я не могу похвастаться подобным опытом. Ведь тогда бы я влюбился в любовь до конца моих дней! Женщины, которые любили меня (увы, их было не слишком много), продолжали жить и здравствовать долгое время после того, как я терял интерес к ним либо они ко мне. Они становились толстыми и уродливыми, и когда я их встречал, тут же ударялись в воспоминания. До чего ужасны женские воспоминания! Они скрывают полнейший упадок духа. От жизни нужно брать все краски и при этом не запоминать подробностей. Подробности всегда пошлы и заурядны.

— Придется посеять в саду маки[19], — вздохнул Дориан.