Портрет Дориана Грея

— и весь последующий краткий диалог она проговорила совсем деланным тоном. Голос был дивный, но интонация положительно неверная. Колорит получался фальшивый. Это лишало стихи их жизненности и делало страсть неискренней. А Дориан Грей побледнел, следя за ней. Он был озадачен и обеспокоен, ни один из его друзей не решался ничего сказать. Она казалась им совсем бездарной и они страшно были разочарованы.

Но они знали, что настоящий пробный камень для всякой Джульетты — это сцена второго действия, на балконе.

Они решили ждать ее. Если эта сцена ей не удастся, значит, она совсем лишена таланта.

При лунном освещении Сибилла была очаровательна.

Этого нельзя было отрицать. Но театральность ее игры была невыносима и становилась все хуже и хуже. Жесты ее становились до нелепости искусственными. Во все слова она вкладывала преувеличенный пафос. Прекрасную строфу:

Мое лицо покрыто маской ночи,
Иначе б ты увидел, как оно
Зарделось от стыда за те слова
Признания, что ты сейчас подслушал…

она продекламировала с мучительной точностью ученицы какого-нибудь второразрядного учителя декламации. Когда же она наклонилась через перила балкона и дошла до следующих дивных строк:

Нет, не клянись…
Хоть рада я твоей любви, но этот
Обет ночной не радует меня:
Он слишком скор, внезапен, опрометчив,
И слишком он на молнию похож,
Которая, сверкнув, исчезнет прежде,
Чем скажем мы, что молния блестит.
Мой дорогой, прощай, пусть эта ночка
Любви в цветок прекрасный развернется
Ко времени ближайшей нашей встречи.
Прощай, спокойной ночи! Пусть тот мир
И тот покой в твое вольются сердце
Которыми наполнено мое, —

она произнесла слова, словно они были для нее лишены какого то ни было значения. Это не была нервность, напротив, она, по-видимому, в совершенстве владела собой. Это попросту была плохая игра — она была совершенно бездарна.

Даже вульгарная, невежественная аудитория амфитеатра и галереи совершенно утратила интерес к драме. Люди стали ерзать, громко разговаривать, и кое-где раздались даже свистки. Еврей-антрепренер, стоявший в глубине партера, топал ногами и в бешенстве ругался. Единственный человек, остававшийся безучастным, была сама девушка.

Когда кончился второй акт, поднялась целая буря шиканья, и лорд Генри, встав с места, надел свое пальто.

— Она поразительно красива, Дориан, — сказал он. — Но играть она не умеет. Пойдемте.

— Я останусь до конца представления, — ответил юноша жестким, едким голосом. — Мне очень жаль, что я заставил вас потерять вечер, Гарри. Извиняюсь перед вами обоими.

— Милый мой Дориан, мисс Вэн, вероятно, нездорова, — прервал его Холлуорд. — Мы придем как-нибудь в другой раз.

— Я бы хотел, чтобы она была больна, — возразил Дориан, — но она кажется мне просто бесчувственной и холодной. Она совершенно изменилась. Вчера вечером еще она была великой артисткой. Сегодня — она только банальная, посредственная актриса.

— Не говорите так о той, кого вы любите, Дориан. Любовь — нечто более поразительное, чем искусство.

— И то и другое — просто формы подражания, заметил лорд Генри. — Но пойдемте же, Дориан, вы не должны здесь более оставаться. Смотреть дурную игру вредно для нравственного чувства. Да я и не думаю, чтобы вы позволили своей жене играть. А поэтому и неважно, что она играет Джульетту, как деревянная кукла. Она очень красива, и если она так же мало смыслит в жизни, как в игре, то она будет очень интересным опытом. Только два разряда людей поистине увлекательны, люди, знающие решительно все, и люди, ровно ничего не знающие. Но, ради Бога, милый мальчик, не принимайте такого трагического вида! Секрет сохранения молодости в том, чтобы не допускать тех чувств, которые не к лицу. Пойдем с нами — с Бэзилем и со мной — в клуб. Мы будем курить папиросы и пить в честь красоты Сибиллы Вэн! Она прекрасна. Чего же вам еще желать?

— Уходите, Гарри! — закричал юноша. Я хочу побыть один. Бэзиль, вы должны уйти. Ах, разве вы не видите, что сердце мое разрывается!..

Слезы навернулись у него на глазах, губы задрожали, и, отойдя в глубину ложи, он прислонился к стене и закрыл лицо руками.

— Пойдем, Бэзиль, — промолвил лорд Генри с несвойственной ему нежностью в голосе; и они вышли из ложи.