Портрет Дориана Грея

— Его звать Прекрасный Принц. Правда, чудесное имя? Запомни его навсегда, глупый мальчик. Если б ты увидел моего Принца, то сразу бы понял: лучше его никого нет на свете. Вот вернешься из Австралии, и я вас обязательно познакомлю. Он очень тебе понравится, Джим. Он всем нравится, ну а я… я люблю его. Как жаль, что ты сегодня не сможешь пойти в театр. Он обещал приехать, и я сегодня играю Джульетту. Ах, как я ее сыграю! Ты только представь себе, Джим, до чего это замечательно: быть влюбленной — и играть Джульетту, да еще когда в зале присутствует он! Какое счастье играть для него! Я сегодня заставлю рыдать всю публику! Я приведу всех в восторг! Любить — значит превосходить самого себя. Этот ужасный мистер Айзекс будет кричать «она гений!» всяким бездельникам, которые вечно толкутся у него в баре. Он всегда верил в меня, ну а сегодня я даже для него окажусь откровением. Я это чувствую. И все это для него, только для него, для моего Прекрасного Принца, моего возлюбленного, моего божества! Я чувствую себя такой бедненькой рядом с ним… Впрочем, бедность, богатство — какое это имеет значение?! Пословица говорит: бедность вползает через дверь, а любовь влетает в окно. Наши пословицы следовало бы переделать. Их придумывали зимой, а теперь лето… Хотя для меня сейчас весеннее время, настоящий праздник цветов под голубым небом.

— Но он же джентльмен, — враждебно произнес Джеймс.

— Он Принц! — воскликнула, будто пропела, Сибилла. — И этим все сказано.

— Он хочет поработить тебя.

— А я содрогаюсь при одной только мысли быть снова свободной.

— Остерегайся его, Сибилла!

— Увидев его, невозможно не боготворить его; узнав его, невозможно ему не верить.

— Вижу, Сибилла, он совсем лишил тебя разума.

Сибилла рассмеялась и взяла его под руку.

— Мой дорогой брат, ты рассуждаешь, как столетний старец. Когда-нибудь ты и сам полюбишь и тогда поймешь, какое это волшебное чувство. Ну не дуйся, прошу, тебя! Ты бы радоваться должен, что, хоть и уезжаешь из родного дома, можешь видеть меня такой счастливой. Для нас жизнь всегда была несладкой. Ничего, кроме трудов и лишений, мы с тобой до сих пор не знали. Но теперь все будет иначе. И мне не надо уезжать в поисках нового мира, как тебе, — я уже обрела его здесь… Смотри, освободилось место; давай сядем и будем смотреть на прохожих — они так нарядно и модно одеты.

Они сели и, как все остальные, стали глазеть на гуляющую публику. Тюльпаны на клумбах с другой стороны дороги пылали дрожащими языками пламени. В воздухе висела белая пыль, словно зыбкое облако ароматной пудры из фиалкового корня. Огромными бабочками порхали над головами разноцветные зонтики.

Сибилла настойчиво расспрашивала брата о его надеждах и планах. Джеймс отвечал медленно и неохотно. Они обменивались словами, как играющие в шашки обмениваются ходами. Сибилле хотелось заразить Джеймса кипящей в ней радостью, но единственным откликом, который ей удалось вызвать, была вымученная улыбка на его хмуром лице.

Вдруг ее внимание привлекло прекрасное лицо в обрамлении золотых волос и столь знакомая ей улыбка: мимо в открытом экипаже проехал Дориан Грей с двумя дамами.

Сибилла импульсивно вскочила и вскрикнула:

— Это он!

— Кто? — спросил Джим Вейн.

— Прекрасный Принц! — ответила она, провожая глазами коляску.

Джим тоже вскочил и, крепко ухватив ее за руку повыше локтя, воскликнул:

— Покажи его мне! Я должен его увидеть!

Но в эту минуту появившийся запряженный четверкой экипаж герцога Бервикского заслонил все впереди, а когда он проехал, коляски Дориана уже не было в парке.

— Уехал! — огорченно проговорила Сибилла. — Ах, как жаль, что ты его не увидел!

— Мне тоже жаль. Потому что, если он тебя обидит, клянусь богом, я убью его.

Сибилла в ужасе взглянула на брата. А тот повторил свою угрозу. Слова его со свистом прорезали воздух, словно кинжал, и люди стали оглядываться на него. Стоявшая рядом женщина захихикала.

— Пойдем отсюда, Джим, — прошептала Сибилла и стала пробираться через толпу; Джим покорно шел вслед за ней. Он высказал все, что думал, и на душе у него стало легче.

Когда они дошли до статуи Ахилла, девушка повернулась к брату. В глазах ее было огорчение, но на губах играла улыбка. Она укоризненно покачала головой и сказала:

— Какой же ты глупый, Джим, — глупый и злой мальчишка. Как ты можешь говорить такие ужасные вещи! Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты просто ревнуешь, а потому и злишься. Ах, как бы я хотела, чтобы ты кого-нибудь полюбил! Любовь делает человека добрее, а твои слова были недобрые.

— Мне уже шестнадцать, — возразил Джим, — и я знаю, что говорю. Мать тебе не поможет. Она не сумеет тебя уберечь. Я уже жалею, что уезжаю. Не подпиши я контракт, послал бы к черту эту Австралию и остался бы здесь.

— Не надо столько трагизма, Джим! Ты похож на героев тех глупых мелодрам, в которых любила играть мама. Но мне не хочется с тобой ссориться. Я ведь увидела его, а для меня это такое счастье! Я знаю — ты не сможешь причинить зло человеку, которого я люблю, ведь правда, Джим?