Портрет и вокруг

Нас увидела Аня. И обе тетки – тетя Паша и тетя Валя. Мы шли (учитывая непротаявшие асфальтовые тропки) далеко от них и в несколько другом направлении. Я помахал рукой: дескать, все в порядке, гуляем, ведем содержательную беседу. И Аня вдруг с неудержимой радостью замахала в ответ. А лицо ее засветилось счастьем, другого слова тут искать не нужно. Теперь дело прошлое. Но никто и никогда не радовался за меня так, как Аня в те дни. Это точно. Никогда. И никто. И не потому, что она была лучше других женщин; она не была лучше других. Правой рукой она продолжала катить коляску с Машенькой. А левая взметнулась кверху, и белая ладонь вертелась, как вертится резной лист клена, когда он пляшет на ветру, показывая тебе то лицо, то изнанку. Ладонь была очень яркая и белая на мартовском солнце. Голая ладонь. Потому что Аня экономила и перчаток себе купить не смела.

* * *

– Нельзя же писать только для умных. Мы же тоже люди… Напиши, Игорь, хоть что-нибудь для нас…

Уже само этакое милое ее прибеднение говорило о повзрослении. О том же говорило бог знает где вычитанное или услышанное разделение литературы на «умную» и «неумную». О том же – не слишком спрятанная лесть: я как-никак был отнесен к сложным художникам… Я слушал и улыбался. Спорить не стал. Я даже подумал, что можно и впрямь иногда развлечься. Чем удирать в деревню и пролеживать бока на лежанке, угнетая своим видом мать, лучше уж настрочить за месячишко какую-нибудь болтливую вещицу.

Аня обрадовалась:

– Правда? Напишешь?

* * *

Аня чуть не хлопала в ладоши.

– Я всем нашим дам читать! Я буду хвастаться!

Я улыбался, но вовсе не потому, что она покажет мою «веселую» повесть тете Паше или дяде Вениамину. Я лукавил, понимая, что едва ли когда-нибудь сяду за такую повесть, – сказал жене приятное, вот и все. Тактика. Я улыбался отзвуку старой-престарой своей мысли – в юности я шарахался в сторону при одном только запахе районного загса и считал, что художник в наш век не может быть одновременно и художником и семьянином: женщина, мол, для того и придумана, чтобы убить в мужчине его индивидуальность. Она для того и создана, чтобы свести художника на нет. Он попадает в женщину, как попадают в зев мясорубки, и уже после двух-трех десятков хороших оборотов рукояткой оттуда выходят итоговые продукты, как то: зарплата, квартира, дети, веселые повести для чтения в электричке – творца же как такового уже нет… Такая вот была теория. Такая вот имелась мысль. И теперь я улыбался тому, что и моя Аня тем или иным путем пришла к этой самой мысли. Долго зрела. Давно пора, моя радость. Давно пора, – улыбался я про себя. Что там ни говори, а приятно понимать жену. Приятно угадывать женщину. Не новая игра. Старая песня.

А потом слезы.

– Ты живешь своим тщеславием, – сказала Аня. Она еще не плакала, и, помню, я подумал, что в ход сейчас пойдут где-то вычитанные фразы о гнусных себялюбцах и их верных женах. Она повторила еще раз, уже помягче: —…поняла, что ты живешь только своим тщеславием.

– Чьим же жить? – улыбнулся я.

Но смысл был ясен – не мной живешь, не семьей, не нашим ребенком, не людьми, которые окружают… Я ждал, что же еще говорилось там об эгоистах и себялюбцах и что же она сейчас скажет.

Аня молчала. Как рыбка в аквариуме, которая бессильно и беззвучно открывает рот. Я смотрел на ее красивое встревоженное лицо и уже хотел ей помочь, благо такая фраза, как: «Я живу не тщеславием. Я живу своим самовыражением», – была у меня наготове уже много лет. Но тут вот она заплакала.

– Ну-ну, – сказал я, растерявшись, – что случилось?

Глава 2

Новая идея укладывалась в два слова: человек переменился.

Первый год его жизни в Москве. Вечер. Старохатов (бос и нищ) одиноко укладывается спать в углу на кухне – у приятеля, который временно его приютил. Временно – значит пока не раскричится жена приятеля. А она не сразу раскричится: на первых порах ей чрезвычайно интересен тот факт, что бездомный и запущенный этот человек, приехавший с бельишком в чемоданчике из Минска, еще вчера был мужем актрисы Олевтиновой – и, оказывается, они разошлись. С кем она теперь? В каком фильме снимается? У кого заказывает свои английские костюмчики с плечиками, которые вот-вот войдут в моду и будут повсеместно признаны, как признается гений, до времени сидевший в норе.

Старохатов конечно же отвечает на ее вопросы – не ответить нельзя: подробности и быт его бывшей жены единственный его капитал (все прочее осталось в Минске, даже гипсовые статуэтки).

– Да, моя бывшая жена тщательно следит за фигурой.

Или:

– Да. Гимнастика. Каждое утро… Сорок минут гимнастики и прохладный душ.

Или:

– Секрет?.. Да, пожалуй, у нее есть свой секрет: чтобы лицо осталось молодым, нужно вволю спать. Высыпаться утром.

– Так она говорила?

– Так она делала.

– Спасибо, Павел Леонидович.

– Не за что.

– Знаете ли, это интересует не только меня. У нас, знаете ли, все женщины расспрашивают теперь меня о ней.

Он это знает.