Портрет и вокруг

Но сначала Аня произнесла это буднично, безлико. И я успокоился. Куда хуже, если б она сказала эту фразу тут же, в отклик, единым духом, потому что женскому чутью веришь невольно, особенно если оно касается какой-то «истории», в которую можно вляпаться. Обстановка для домашнего пророчества была самый раз. Жена кормила с ложечки нашу Машку – дочь сидела у нее на коленях. И вот рука с ложечкой тянулась к каше, подгребала, черпала и несла к детскому рту. Все было чрезвычайно размеренно. Туда и сюда. Как маятник. И если бы (а я рассказывал о Вере и ее просьбе) было хоть что-то настораживающее, хоть где-то, хоть за тридевять земель, рука с ложкой дрогнула бы. Или приостановилась. Или еще что-то. Но эта семейная кардиограмма была сейчас спокойной и ясной – рука с ложкой, полной каши, двигалась с безупречной ровностью. И с той же ровностью голос Ани сказал:

– Некрасивое дело.

– Ну и что же, – ответил я. – Надо же помочь человеку.

Аня промолчала. Кормила Машку.

– Кроме того, – как бы в запас сказал я, – мне и самому любопытно, обирал Старохатов или нет.

– Так и скажи сразу, – усмехнулась Аня. – А то – помочь человеку! Помочь старому другу в беде!.. Слова-то какие!

– Чем тебе не нравятся слова?

– А тем, что если она твой старый друг, как ты говоришь, – и только тут ложечка с кашей дрогнула, отыграла секундное колебание и поползла дальше, – то почему она ни разу не пришла к нам в дом? Почему? – Аня набирала обороты. – Почему она ни разу не поинтересовалась, начал ли ходить твой переболевший ребенок!

– Да ты просто ревнуешь!

– Я?

– Конечно!.. Не роняй кашу.

– А почему у тебя оказываются хорошие друзья, которые живут почти рядом и о которых я ни словечка не слышала?

– А потому, моя рыбка, что ты знала, когда выходила замуж, что мне тридцать лет. Мне тридцать, а тебе двадцать. А если ты невнимательно прочла в паспорте мой год рождения, я сейчас же тебе его принесу.

И мы немного покричали. Такое у нас бывало. Но не всерьез.

А уже вечером следующего дня, словно бы в помощь, пришла Вера.

– Я с коньяком. По-киношному… Это ничего? – говорила она, стоя в дверях, и с улыбкой смотрела на мою молодую жену.

Я был на кухне, но чувствовал, что сейчас женщины обмениваются взглядами. Обе улыбались. Хотя жена стояла так, что я видел лишь ее затылок (на звонок открыла она), я твердо знал, что ее улыбка на месте. Вера была в элегантном брючном костюме. Аня в цветастом переднике с красной полосой вдоль всего овала. Вере – тридцать девять. Ане – двадцать четыре. Все было как бы расставлено и продумано свыше, и даже разница была в пятнадцать лет ровно. Не в четырнадцать и не в шестнадцать.

После некоторой утряски в психике (гость – ужин – угощать!) Аня сказала:

– Надо же приготовить… Я сейчас.

И, сжимая врученную бутылку, она отправилась на кухню. Вера за ней.

– Я вам помогу.

– Не надо. Что вы!

– У вас есть другой передник?

– Старенький.

– Вот и ладно… Давайте я его надену.

Пауза.

– Давайте, Анечка. Давайте старый передник.

Я взял Машку, усадил ее в коляску – и гулять. Был час прогулки. Потому что, как ни парадоксально, оставить женщин на кухне – это самое правильное и самое примиряющее. Вечер был тепл, я возил Машку вокруг дома и тихо надеялся, что женщин сплотит коллективный труд.

Так и оказалось.

– …Ты всегда клади в салат больше помидоров, – учила Вера.

– Мне казалось, огурец ароматнее.

– Конечно, ароматнее. Но он сушит салат. А для запаха, поверь мне, достаточно одного-единственного огурчика.

В плане внекухонном они общались тоже легко и столь же легко. (Вера делала свое дело.)

– Он злобный, Анечка, – объясняла она. – Он злобный и злопамятный тип.

– А я-то думала: Старохатов!.. Такое имя. Такая популярность!

– Анечка, он обирает, он грабит ребят.

– Но, может быть, он дает вашим ребятам какие-то очень ценные советы?

– Может быть. Но за свои советы пусть берет вот эту бутылку коньяка. Пусть берет коньяк, пусть берет торт. Пусть берет красивые часы. Если уж не может не брать.

И после паузы сказала, помешивая ложкой в салатнице:

– Но пусть не берет у них половину денег. – И пояснила: – Ты, Анечка, знаешь ли, сколько стоит сценарий? Нет?.. Я тебе скажу: вместе с потиражными это примерно десять тысяч.

– Новыми? – Аня ахнула. Мою молоденькую жену, мыкавшуюся в небольшой лаборатории завода, цифра с таким количеством нулей могла сбить с ног. Тут пасовали и не такие, как она. Тут надо быть хорошо закаленным. Но Аня лишь ахнула, она даже слюны не сглотнула, – простая душа.

– Новыми, Анечка… десять тысяч новыми – и половину их Старохатов забирает себе.

Я вставил:

– Это пока твое предположение.

– Ах, перестань!

– Ты, Вера, забегаешь сильно вперед.

– А вот съезди к Коле Оконникову и сам убедишься, забегаю я вперед или не забегаю.

И тут случился цирк – маленькое представление. Аня вдруг вздохнула. Горько так вздохнула и сказала:

– Я-то думаю, почему у нас кино становится все хуже и хуже. Совсем вырождается… А ведь это, наверное, потому, что в кино делаются такие вот дела.

– Ну конечно.

И Вера подмигнула мне. Дескать, не мешай.

– Оказывается, вот почему в кино такая невыносимая скучища.