Портрет и вокруг

Хорошим, ясным утром (это существенно для осмотра) я поехал за город — взглянуть на дачу Старохатова. Шесть или семь лет назад я видел ее однажды и был тогда поражен видом маленького дворца. Была там среди берез дорожка, выложенная светлым гравием. Были четыре голубые ели у входа. И так далее. Но, не вполне доверяя старому впечатлению, я отправился взглянуть заново.

Я прошел вдоль ограды, на меня полаяли псы; я шел долго — площадь около гектара, — и они лаяли тоже долго, не вполне понимая, почему человек не идет, как все люди, мимо, а обходит их участок. Было два пса: один породистый, другой явно дворянин. Небольшие оба. Незлые.

Впереди меня брел мужичок, готовый придать любой даче ухоженный вид. Вероятно, из ближайшей отсюда деревни. Хромой. Чуточку хмельной. Он кричал через забор дачи:

— Хозяин!.. Эй, хозяин!

— Что? — откликались ему из-за забора.

— Работу какую делать?.. Копать? Колодец чистить? Дорожки ровнять, а?

— Не надо. Спасибо.

— Ну, бывайте. — И мужичок шел дальше.

Дача Старохатова не поразила меня, как поразила в тот, давний раз. Дача была, конечно, прекрасная, неплохо бы такую, замечательная, чистая, но не ах. Не дворец. Хотя это была та же самая дача.

Ну, ели голубые. Ну, дорожки. И домик как игрушка. Но в общем-то дача как дача. А вот там, кстати, и забор слегка покосился… Я смотрел и удивлялся себе: дача Старохатова казалась мне вполне доступной и не поражала. Тем же вечером как-то сама собой приостановилась работа над портретом. Это был один из первых вечеров, когда я ощутил, что — не работается. Ощущение не слишком встревожило — показалось случайным.

* * *

Тем более что как раз этим вечером позвонила Вера. Телефон трезвонил, и Аня из комнаты (она разрабатывала Машке стопы) крикнула: «Игорь! Это уже просто свинство!.. Подойди!» — и вот, сняв трубку, я услышал торопливый голос:

— Старохатов хочет выгнать меня с работы.

Вера проговорила на одном дыхании. Потом было тягостное и ожидающее молчание.

— Ты же сама хотела уйти.

— Сама — это одно. А когда выгоняют, это другое.

Я тогда же подумал: а хотела ли она уйти? — при такой затянувшейся, как у них, и сложной вражде чего не бывает.

— Но ты хочешь уйти?

— Да.

— Доработав год?

— Да. А он хочет вышвырнуть меня сейчас же.

И после еще одной тягостной паузы она сказала:

— Характеристика…

— Что?

— Он мне всю жизнь испоганит характеристикой.

— Ну, Вера… Ну, перестань. Не так уж оно страшно.

Вера вспылила:

— Для тебя не страшно. А я женщина. Я имею свое маленькое место на службе и дорожу им. Мне совсем не просто устраиваться…

— А что произошло? — спросил я, с этого и надо было бы начинать.

Вера стала каяться, — оказывается, она сама виновата, сама «заварила кашу». Совершенно нечаянно… Случилось так, что в Мастерской недавно отчислили слушателя. Освободилось место. И в вопросе, кого на это вакантное место принять, Старохатов и Вера не поладили.

— Для тебя это семечки. Мелкие склоки, — сказала она, как говорят человеку, который все равно не поймет. — Для тебя это мелкие склоки, а я боюсь.

Я немного подумал и сказал:

— Я, Вера, могу прийти и поговорить со Старохатовым, могу попросить, чтобы он смягчился, — что я еще могу?

— Не надо говорить со Старохатовым.

— Почему?

— Ты приди в понедельник. Как раз приедет представитель Госкомитета по кинематографии. Старохатов специально его пригласил, чтобы меня выгнать, — без него он не имеет права.

Она заспешила:

— Может быть, представитель Госкомитета захочет тебя спросить, была ли я хорошим работником, вывешивала ли вовремя расписание занятий и прочее…

Голос ее стал дрожать. Она откровенно боялась.

— Не забудешь — в понедельник? Нет, ты все-таки запиши… Запиши: в понедельник…

Подошла освободившаяся Аня — она тоже хотела поговорить по телефону с Верой Сергеевной.

— Зачем? — спросил я.

— Я давно ее не видела.

Глава 3

Кроме двадцати парней, принятых в этот набор в Мастерскую, существовали еще два парня — те двое, которым не повезло и которые недобрали при поступлении всего один балл. Как прочих непоступивших, их не вычеркнули раз и навсегда: их отпустили домой и держали на стреме, называя кандидатами, — мало ли что случится. Их для того и держали в памяти, чтобы заткнуть освободившееся место, если вдруг окажется, что кто-то из двадцати ленив, бездельничает или откровенно предпочитает всем жидкостям одну-единственную, прозрачную и с характерным запахом. Последнее и случилось. И когда слушатель, не любивший ни молоко, ни кефир, ни простоквашу, ни чай, ни кофе, ни квас, был выдворен из Мастерской, образовалась дыра. Вакантное место. Одно.

Кандидатов было двое: один москвич, другой из Магадана.

Старохатов хотел принять москвича, так как тот казался ему перспективнее. А Вера в тот же самый день, когда был отстукан на машинке и вывешен приказ об отчислении выпивохи, послала телеграмму с вызовом магаданцу.

Когда Старохатов спросил ее, почему телеграмма была послана тому, а не этому, Вера объяснила:

— Он первый по списку. (Магаданец действительно обгонял на две или на три буквы с точки зрения алфавита и был как бы первым.)