Портрет и вокруг

Один факт не втискивался. Старохатов безвозмездно помог написать сценарий Олонецкому (Лысому Сценаристу) в 1966 году, то есть после приобретения и дачи, и машины, после того, как обирал ребят, — такой вот прокол в схеме. Когда фактов сотня, один не портит картины. Но когда совместных сценариев всего десять и даже один идет против девяти, возникают сомнения и возникает сложность. Тут уже возможно всякое. Например, возможно, что перемена в Старохатове была процессом — и притом с колебаниями. И Старохатов по-прежнему был не вполне ясен, как бывает не вполне ясной пустая сценическая площадка — перед последним актом пьесы.

* * *

Пьесу, впрочем, уже можно было себе представить. Зрелище есть зрелище, некая первородность и таинство — тем и манит. И вот полутемный зал, и занавес, и декорации, а высветленные прожекторами (в лучах меняющегося цвета) лица и фигуры уже бродят по полутемной сцене из угла в угол и шепчут некие невысказанные тихие слова.

Завязка, к примеру, такая. На сцене человек — и молодой, и милый, и желающий добыть людям что-то там светлое и необыкновенное; короче — он самый. Герой. Так сказать, точка отсчета для остальных действующих лиц. Живет он в большой запущенной квартире. Одинокий. Мечтательный. А в этом же доме, рядом с его квартирой, располагается волею случая большой и шумный мебельный магазин.

Вот он сидит на стремянке (под самым потолком) и выхвачен из полутьмы самым розовым лучом; он достал рукой книгу с высокой полки — сидит и углубился. Книгочей. Поглощает мудрость веков. Он сидит и шелестит страницами — и это сразу же видно, едва только занавес расползется.

Входит гражданин. Обыкновенный. Немножко провинциальный. И говорит примерно так, как говорит Мармеладов в незабвенном романе:

— А осмелюсь ли я, уважаемый товарищ, обратиться к вам по делу с разговором приличным?

— Конечно, — отвечает ему наш парень со стремянки, шелестнув очередной страницей. — Валяйте.

Гражданин откашлялся.

— Купил я два шкафа; из Киндяковки я; приезжий. (Он еще раз откашлялся.) Себе купил и братану. Надо ему телеграмму отбить. Надо к тому же перевозку организовать. Надо машину найти…

— Ну и что?

— Шкафы-то деть мне сейчас некуда. Пусть они у вас временно постоят?

— Пусть…

— У вас квартирка-то рядом с мебельным магазином — это мне удобно.

— И мне терпимо. Но вы, друг мой, достанете мне за это старинную книгу.

— Какую?

— А какую хотите. Можно — летопись. Можно — церковную. Можно, наконец, любую старую книгу — лишь бы не нашего века.

— Ага…

— Пришлете мне в знак благодарности какую-нибудь книжонку из вашей деревни…

На этом поладили. Отговорив свою сценку, провинциальный гражданин (маленькая роль) уходит за кулисы — и где-то там разгримировывается. Для него конец. А на сцену уже втаскивают холодильник другие люди. Можно даже, чтобы втащили роскошный финский гарнитур. Чтобы и шумно, и зрелищно, и натурально.

Те люди, что втаскивают этого красавца, сработанного под орех и уютного, как сам уют, — одновременно — передают нашему герою две-три старые книжонки. Плата за постой.

— Порядок, — говорит им наш герой со стремянки, принимая книги. — Можете оставить, ребята, свое барахло. Волоките в тот угол.

Выясняется, что Жаждущий Познания парень практикует этот, так сказать, постой достаточно давно. За книги он согласен некоторое время держать у себя чужую мебель. И в известном смысле сторожить ее. Благо жилье позволяет.

Все вокруг это знают. И если у приезжего человека подходит очередь на модный сервант, ему шепчут:

— У тебя есть старая книжка?

— Привез.

— Тебя предупредили заранее?

— Ну да. Сосед посоветовал.

— Тогда в порядке. Поставишь на время сервант у этого парня (квартира четыре), а потом спокойно отправишь домой. Без суеты. Без гонки. А когда отправляешь без гонки, и уголка не отобьешь. И не поцарапаешь.

— И не надо ему платить деньгами?

— Нет, он очень милый!

Само собой разумеется, что милый парень беден, как мышонок. Ну, хлеб-то есть. И кофе, конечно. И масло тоже можно ему разрешить. Но в остальном — ни-ни, деньги и блага его не волнуют: герой — значит герой.

Возникают встречные потоки. С одной стороны, квартира заполняется старыми мудрыми книгами. С другой — она заполняется мебельными гарнитурами и телевизорами. Мебель время от времени собственником вывозится, но ввозится куда больше, вещи валят валом, образуется затор; и вот квартира уже буквально набита человечьим добром. Книги… или торшеры? — такое вот нацеливающее название, дабы определить суть происходящего с зазывной, балаганной хлесткостью. Могла быть пьеса. Реальный смысл ее достаточно ясен, так что сценическая площадка эта — душа человеческая, душа Старохатова, и вот что в ней, то есть в душе этой, сейчас происходит.

* * *

Пьесы, пусть даже не написанной, не может быть без молодой и привлекательной женщины. И потому женщина есть. Милая и скромная. Она любит нашего героя и иногда приходит к нему. Общается. Вымоет чашку из-под кофе. Пожарит картошку.

Или вытирает пыль. А он со стремянки (весь такой современный, жесткий и хриплый, плюс Жаждущий Познания) кричит: