Портрет художника в юности

Как растормошить их, как завладеть воображением их дочерей до того, как они понесут своих дворянчиков и вырастят потомство не менее жалкое, чем они сами. И в сгущающемся сумраке он чувствовал, как помыслы и надежды народа, к которому он принадлежал, мечутся, словно летучие мыши на темных деревенских проселках, под купами деревьев, над водой, над трясинами болот. Женщина ждала в дверях, когда Давин шел ночью по дороге. Она предложила ему кружку молока и позвала разделить с ней ложе, потому что у Давина кроткие глаза человека, умеющего хранить тайну. А вот его никогда не звали женские глаза.

Кто-то крепко схватил его под руку, и голос Крэнли сказал:

– Изыдем.

Они зашагали молча к югу. Потом Крэнли сказал:

– Этот проклятый идиот Темпл! Клянусь Богом, я когда-нибудь убью его.

Но в голосе его уже не было злобы. И Стивен спрашивал себя: не вспоминает ли он, как она поздоровалась с ним под колоннадой?

Они повернули налево и пошли дальше. Некоторое время оба шли все так же молча, потом Стивен сказал:

– Крэнли, у меня сегодня произошла неприятная ссора.

– С домашними? – спросил Крэнли.

– С матерью.

– Из-за религии?

– Да, – ответил Стивен.

– Сколько лет твоей матери? – помолчав, спросил Крэнли.

– Не старая еще, – ответил Стивен. – Она хочет, чтоб я причастился на пасху.

– А ты?

– Не стану.

– А собственно, почему?

– Не буду служить[244], – ответил Стивен.

– Это уже было кем-то сказано раньше, – спокойно заметил Крэнли.

– Ну, а вот теперь я говорю, – вспылил Стивен.

– Полегче, голубчик. До чего же ты, черт возьми, возбудимый, – сказал Крэнли, прижимая локтем руку Стивена.

Он сказал это с нервным смешком и, дружелюбно заглядывая Стивену в лицо, повторил:

– Ты знаешь, что ты очень возбудимый?

– Конечно, знаю, – тоже смеясь, сказал Стивен.

Отчужденность, возникшая между ними, исчезла, и они вдруг снова почувствовали себя близкими друг другу.

– Ты веришь в пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христовы? – спросил Крэнли.

– Нет, – сказал Стивен.

– Не веришь, значит?

– И да и нет.

– Даже у многих верующих людей бывают сомнения, однако они или преодолевают их, или просто не считаются с ними, – сказал Крэнли. – Может, твои сомнения слишком сильны?

– Я не хочу их преодолевать, – возразил Стивен.

Крэнли, на минуту смутившись, вынул из кармана фигу и собирался уже сунуть ее в рот, но Стивен остановил его:

– Послушай, ты не сможешь продолжать со мной этот разговор с набитым ртом.

Крэнли осмотрел фигу при свете фонаря, под которым они остановились, понюхал, приложив к каждой ноздре по отдельности, откусил маленький кусочек, выплюнул его и наконец швырнул фигу в канаву.

– Иди от меня, проклятая, в огонь вечный, – провозгласил он ей вслед.

Он снова взял Стивена под руку.

– Ты не боишься услышать эти слова в день Страшного суда? – спросил он.

– А что предлагается мне взамен? – спросил Стивен. – Вечное блаженство в компании нашего декана?

– Не забудь, он попадет в рай.

– Еще бы, – сказал Стивен с горечью, – такой разумный, деловитый, невозмутимый, а главное, проницательный.

– Любопытно, – спокойно заметил Крэнли, – до чего ты насквозь пропитан религией, которую ты, по твоим словам, отрицаешь. Ну, а в колледже ты верил? Пари держу, что да.

– Да, – ответил Стивен.

– И был счастлив тогда? – мягко спросил Крэнли. – Счастливее, чем теперь?

– Иногда был счастлив, иногда – нет. Но тогда я был кем-то другим.

– Как это кем-то другим? Что это значит?

– Я хочу сказать, что я был не тот, какой я теперь, не тот, каким должен был стать.

– Не тот, какой теперь? Не тот, каким должен был стать? – повторил Крэнли. – Позволь задать тебе один вопрос. Ты любишь свою мать?

Стивен медленно покачал головой.

– Я не понимаю, что означают твои слова, – просто сказал он.

– Ты что, никогда никого не любил? – спросил Крэнли.

– Ты хочешь сказать – женщин?

– Я не об этом говорю, – несколько более холодным тоном возразил Крэнли. – Я спрашиваю тебя: чувствовал ли ты когда-нибудь любовь к кому-нибудь или к чему-нибудь?

Стивен шел рядом со своим другом, угрюмо глядя себе под ноги.

– Я пытался любить Бога, – выговорил он наконец. – Кажется, мне это не удалось. Это очень трудно. Я старался ежеминутно слить мою волю с волей Божьей. Иногда это мне удавалось. Пожалуй, я и сейчас мог бы.

Крэнли внезапно прервал его:

– Твоя мать прожила счастливую жизнь?

– Откуда я знаю? – сказал Стивен.

– Сколько у нее детей?

– Девять или десять, – отвечал Стивен. – Несколько умерло.

– А твой отец... – Крэнли на секунду замялся, потом, помолчав, сказал: – Я не хочу вмешиваться в твои семейные дела. Но твой отец, он был, что называется, состоятельным человеком? Я имею в виду то время, когда ты еще был ребенком.

– Да, – сказал Стивен.

– А кем он был? – спросил Крэнли, помолчав.

Стивен начал скороговоркой перечислять специальности своего отца.

– Студент-медик, гребец, тенор, любитель-актер, горлопан-политик, мелкий помещик, мелкий вкладчик, пьяница, хороший малый, говорун, чей-то секретарь, кто-то на винном заводе, сборщик налогов, банкрот, а теперь певец собственного прошлого.

Крэнли засмеялся и, еще крепче прижав руку Стивена, сказал: