Портрет художника в юности

Я согласился: в шестиметровой кухне не уместились бы два стола, а коридор и прихожая были и вовсе смехотворных размеров. "Обои, - авторитетно сказал отец, - надо будет переклеить". "Ты совершенно прав, - мама показала на стену, где травянисто-зеленые обои во многих местах отставали и пузырились. - Будем сначала ремонтировать квартиру, или переедем?" Она с надеждой глядела на отца, и когда он твердо ответил, что переезжать надо немедленно, поцеловала его в щеку. "Страховку можно получить досрочно, - сказала она, - и на Алешу, и на Леночку. Немного потеряем, зато можно сразу купить нормальный холодильник, новую кровать, может быть, даже пылесос. Кроме того, Союз экзотериков сколько обещал? Пятьсот рублей? Эти деньги все равно надо послать в Оренбург, но мы ведь можем из них сколько-нибудь одолжить на короткий срок. Купим инструменты, гвозди, доски, цемент. Тебе много придется здесь работать, Боря. Видишь, стенных шкафов вообще нету, значит, надо построить полати, и еще, конечно, купить кухонный гарнитур. Знаешь их - стол на тонких ножках, как сейчас модно, и весь облицован голубым пластиком, и шкафчики тоже. И красиво, и гигиенично, и не слишком дорого.". "Я предпочел бы серый, - сказал отец, - и потом, на эти гарнитуры очередь - года два, если не три." "Дядя Саша знает, кому дать на лапу, - убежденно сказала мама. - Мы все сумеем достать, а что немножко переплатим, не беда. Кстати, можно попросить старшего Жуковкина - у него есть связи, я уверена, какие-нибудь ордера, или пропуск в распределитель..." "Ты сошла с ума, - засмеялся отец, - кто такой старший Жуковкин, и кто такие мы?" "Разве не был он другом Ксенофонта," - простодушно сказала мама. "У Ксенофонта было много друзей, - отец отвернулся к огромному окну без форточек, за которым громоздились белые коробочки, обсаженные чахлыми, запыленными тополями, - только спасти его никто не сумел. Или не захотел." "Ты ведь знаешь, какие были времена," - потухшим голосом отвечала мама. "Потому и времена были такие," - отвечал отец с неожиданным ожесточением. Мы с Аленкой притихли, как всегда, когда видели, что родители готовы поссориться, но мать снова поцеловала отца, и тот, смягчившись, принялся исследовать квартиру и совещаться с нами, куда расставить имеющуюся мебель, и какую следует купить дополнительно.

"Здесь просверлим, - сказал он мне, указывая на оконную раму, - и выпустим на балкон настоящую антенну, а не эту медную спиральку за сорок пять копеек. Представляешь, как будет слышно?"

Я соглашался со всем - как-никак, нам с Аленой теперь полагались отдельные шестнадцать метров, и мы быстро договорились, каким образом поставить старый наш фанерный, с отделкой под березу, гардероб, чтобы разделить комнату на два пенала и совсем не мешать друг другу. "Но ты ведь захочешь практиковаться на своей лире, - скептически заметила Аленка. "Нет, - покачал я головой, - лире, сестричка, дана теперь полная отставка. Найду себе какое-нибудь более благодарное занятие".

В середине августа мы переехали. Весь семейный скарб уместился на один грузовик, все мои дядья, покряхтывая, проносили по бесконечному подвальному коридору то диван, то гардероб, то дубовый стол, и одинокие наши соседки, которых даже не ставили на очередь, провожали их грустными, но отчасти и завистливыми взглядами. В руках несли самое ценное, перед тем, как усесться в крытый кузов грузовика: мама - особую холщовую сумку с содержимым верхнего ящика комода, включая альбомы с фотографиями и злополучную грамоту, отец - авоську с водкой и незнакомый мне коричневый чемоданчик, Алена - клетку с щеглом, а я - отремонтированную лиру. Покуда дядья и сослуживцы отца рассаживались, я не удержался и, достав инструмент из выстланного сафьяном футляра, взял два аккорда. Володя не обманул меня - легендарный деревянный клей работал, лира звучала как новая. Пыхтя, тащили мы разнообразную утварь вверх по лестнице, я ухватился за ящик с книгами и впервые в жизни задумался о том, что книги все-таки должны находиться в обжитом доме и не требовать перетаскивания на собственном горбу. Чемоданчик отец поставил в самом дальнем углу квартиры, и время от времени бросал на него проверяющий взгляд. Передвигаемая мебель оставляла на линолеуме новой квартиры глубокие царапины, и всякий отдельный предмет, вырванный из подвальной нашей гармонии, выглядел заброшенным, словно (подумал бы я сейчас) пожилой эмигрант, сберегший пять франков на чашку эспрессо и смакующий ее на пустой террасе утреннего парижского кафе где-нибудь на окраине, например, близ мраморных наяд моста Мирабо, напротив цементного завода на том берегу Сены, под высокомерным взглядом усатого официанта.