Портрет художника в щенячестве

И мы потащились по Стрэнду, по той стороне, где морг, через утонувший в фонарном сиянии проулок, где рыдали дети, укрытые тьмой, и мы добрались до двери «Фишгарда», и тут кто-то укутанный, как мистер Эванс, скользнул из дверей, мимо нас, зажав в перчатке не то бутылку, не то штоф. В баре было пусто. Старик с трясущимися руками сидел за стойкой, уставясь на свои карманные часы-луковицу.

— С праздничком, папаша.

— Привет, мистер Эф.

— Каплю рома, папаша.

Красная бутыль протрепетала над двумя рюмками.

— Исключительная вещь, сынок.

— Глаза на лоб полезут, — сказал мистер Фарр.

Я держал голову высоко, незыблемо, никакому моряцкому рому было не пронять мое брюхо. Лесли Берд, несчастный, со своим портвейном мелкими глоточками, бедняга Джил Моррис, каждую субботу подводящий заплывшие глаза, — посмотрели бы они на меня сейчас, в этом темном низком зальце, обклеенном шелушащимися боксерами.

— Той же вещи, папаша, — сказал я.

— А где сейчас вся честная компания? В «Ривьеру» пошли?

— В заднем кабинете. Гулянка у них, в честь дочки миссис Протеро.

В заднем кабинете, под отсыревшим королевским семейством, на голой скамье сидели в ряд женщины в черном и хохотали и рыдали над пивными кружками. На лавке напротив двое мужчин в тельняшках, ценя чувства дам и смакуя питье, покачивали головами. А на отдельном кресле посреди комнаты громче всех хихикала и рыдала старуха в завязанном под подбородком чепце, в перьевом боа и белых теннисных тапочках. Мы подсели на скамью к мужчинам. Один красной рукой тронул кепку.

— По какому это случаю, Джек? — спросил мистер Фарр. — Познакомься, это мой коллега, мистер Томас. Это Джек Стифф, санитар из морга.

Джек Стифф сказал по секрету:

— Вон там эта — миссис Протеро. Мы её Гарбо прозвали, потому как совсем не похожа — гляньте. Ей с час назад из больницы сообщили, миссис Уинифред сюда сообщение принесла: дочка её вторая умерла родами.

— И младенец, девочка, тоже мертвая, — сказал второй, рядом.

— Вот старушки все в сочувствии, скинулись на немалую сумму, и сейчас она на это дело гуляет и всех потчует. Нам уже, считай, пинты по две перепало.

— Ну дела!

Ром в духоте взыграл, но голова у меня была ясная, как стеклышко, я мог до утра написать десять книг и, как бочонок, прокатить барменшу из «Карлтона» бережком по-над всей нашей Toy.

Перед новой аудиторией женщины взрыдали отчаянней, похлопывали миссис Протеро по рукам и коленкам, поправляли на ней чепец, превозносили покойницу дочку.

— Вам налить, миленькая миссис Протеро?

— Выпейте со мной этого пивка, уж здесь отменное пивко!

— Обожаю!

— Ну! Помянем нашу дорогую Маргошу!

— Эх, была б она сейчас с нами, спела бы нам «Типперери», голос-то у неё был дай бог, голос — будь здоров.

— Ах, не надо, не надо, миссис Харрис!

— Мы же вас ободрить желаем. Где наша не пропадала, а, миссис Протеро! Давайте споем, миленькая вы наша.

— Луна, сияя, над горой вставала,

Садилось солнце над седой волной,
Когда тебя я, милый, провожала,
Когда прощалася навек с тобой, —
пела миссис Протеро.

— Это дочки её песня любимая, — пояснил друг Джека Стиффа.

Мистер Фарр стучал меня по плечу. Его рука падала медленно, с дальней высоты, тонкий птичий голос несся с жужжащего круга на потолке:

— А теперь пора глотнуть свежего воздуха.

Зонты, чепцы, белые теннисные тапочки, бутылки, заплесневелый король, поющий санитар из морга, «Типперери» — все слилось в задней комнате; два маленьких человечка, мистер Фарр и его брат-близнец, провели меня по ледяному катку до двери, и воздух ночи накинулся на меня. Ночь вдруг заявила свои права. Стена упала, сбила с меня котелок, брат мистера Фарра провалился сквозь мостовую. Буйволом надвигалась ещё стена, и — надо б ему поправиться, сынок, глоточек перцовочки, глоточек коньячку? О-о-о, мамочки! Клин клином вышибай!

— Ну как? Лучше?

Я сидел в плюшевом кресле, которого раньше не видел, потягивал какую-то нафталинную муть и вникал в спор Теда Уильямса с мистером Фарром. Мистер Фарр утверждал:

— Ты сюда ходил смотреть на матросов.

— Нет, — говорил Тед. — Я местный колорит изучал.

На стенах были надписи: «Лорд Джерси», «Предлаг.: вздуть Томаса», «Кто спорит — тот дерьма не стоит», «Не ругаться, так вашу мать», «Дамам вход воспрещен, кроме дам».

— Смешной кабак, — сказал я. — Надписи — да?

— Ну как? Отпустило?

— Я в полной норме.

— Там для тебя девочка хорошенькая. Смотри — глазки тебе строит.

— Но она же без носа!

Питье мое мигом претворилось в пиво. Стучал молоточек: «Внимание! Внимание!» Председатель, без воротничка и с сигарой, просил мистера Дженкинса исполнить «Лилию Лагуны».

— По ходу заявок, — сказал мистер Дженкинс.

— Внимание! Внимание! Выступает Катя Севастопольская. Что, Катя, будешь петь?

Катя спела национальный гимн.

— Мистер Фред выступает со своей обычной похабелью.

Надтреснутый баритон портил хор. Опознав в нем свой собственный, я его потопил.

Девушка из Армии Спасения, увертываясь от рук двоих пожарников, им всучала плакат.