Портрет королевского палача

– Простите, очень прошу вас, простите, – твержу я все одно и то же, – я не хотела, я нечаянно прочла это письмо. Такая случайность… – Путаясь в словах, я излагаю историю своего обморока, говорю про мокрый платок, про трамвай, про бегство с принудительных работ… А потом, уже не в силах остановиться, выпаливаю все свои выводы, объясняю, как и каким образом поняла смысл письма и решилась прийти в эту квартиру.

– То есть вы полезли на крышу, чтобы отыскать за трубой нечто… какое-то сокровище? – спрашивает Максим Николаевич.

Чувствую себя дура дурой, какой-то вульгарной искательницей кладов. Чужих кладов, что самое отвратительное!

– Тетрадь… – лепечу я. – Тетрадь, там написано о тетради. Из… извините меня. Я понимаю, что зря пришла сюда. Мне лучше уйти!

Отворачиваюсь, не в силах более вынести унижения, и даже успеваю сделать шаг прочь, но не более: Максим Николаевич хватает меня за руку.

– Погодите-ка, – говорит он. – И куда вы пойдете сейчас? Насколько я понял, дома вам лучше не появляться?

Да… Я об этом совершенно забыла. У меня подгибаются ноги.

Уж не собралась ли я упасть в обморок третий раз за день? Смутно ощущаю, что меня куда-то ведут и усаживают. Потом в руке у меня оказывается что-то остро пахнущее. Давно я не слышала такого запаха! Да ведь это сыр! Кусок хлеба с сыром!

– Ешьте-ка, – слышу голос Максима Николаевича. – Ешьте, а я тем временем кое-что сделаю.

Меня не надо уговаривать. Я способна выждать только приличное мгновение, чтобы он отвернулся от меня, а потом вгрызаюсь в хлеб. И в сыр! Я не ела сыра, наверное, больше года! От голода и слабости шумит в ушах, я как-то смутно слышу поодаль грохотание. Жую и думаю: что же это грохочет? Неужели дождь пошел?

Наконец от моего сандвича не осталось ни крошки. В глазах проясняется, одновременно прекращается грохот на крыше. И тут я вижу, как через подоконник кухни перебирается Максим Николаевич. В руках у него небольшой сверток, обернутый кухонной клеенкой и перетянутый веревками.

– Вам лучше? – спрашивает он.

Киваю, не сводя глаз со свертка.

– Господи, вы нашли это! Вы нашли!

– Нашел, – кивает Мансуров. – Благодаря вам. Это судьба… конечно, это судьба, что я сегодня вернулся домой. Знаю, что рисковал, меня отговаривали, да и времени до отъезда уже в обрез, а ведь потянуло меня воротиться! Воистину судьба!

Я снова перестаю слышать. Так он уезжает! Уезжает скоро!

А я? А как же я?!

Дурацкий вопрос. Что ему до меня? Надо взять себя в руки. Еще не хватает зарыдать перед этим чужим мне человеком из-за того, что мне кажется невыносимым потерять его снова – после того, как я уверилась было, что обрела его!

Глупо. Как глупо, самоуверенно. Я веду себя как навязчивая дура.

– Ну что ж, Максим Николаевич, – говорю самым светским тоном, на который только способна. – Я очень рада, если помогла вам найти ценности, принадлежащие вашей семье. А теперь позвольте пожелать вам счастливого пути. Вас ждут, да и мне тоже пора.

Пытаюсь встать, но его рука давит мне на плечо и принуждает сидеть.

– Успеете, – говорит он равнодушно. – И я тоже успею. Вы разве не хотите узнать, что в этом свертке?

– Какое мне дело? – поднимаю я брови. – Это меня не касается.

– Конечно, конечно, – торопливо кивает Мансуров. – Но я вам все же кое-что расскажу, ладно? Дело в том, что мне очень нужен ваш совет. Не волнуйтесь, мой рассказ не будет долгим.

В этом свертке – наши фамильные мансуровские сокровища. Некоторое количество драгоценностей, не бог весть что, конечно, а все же хватит на безбедную жизнь лет этак в течение пяти. Если быть поскромнее, то все десять можно протянуть. Отец был очень богат и беспрестанно дарил нашей с Аськой матушке великолепные бриллианты и прочие драгоценности. Отец наш был граф Николай Мансуров. Он был женат на другой женщине, от которой у него не было своих детей. Беда в том, что вскоре после свадьбы его жена – а она была страстная наездница – упала с лошади и сломала спину. Почти двадцать лет она провела прикованная к постели, и все это время отец старался как мог поддерживать ее. Разумеется, он не решился ее бросить, хотя всю радость его жизни составляла наша мать, ну и мы, смею надеяться. Он усыновил меня и удочерил Аську, дал нам свою фамилию.

Борисоглебский – сын его законной жены от первого брака. Родной отец его давно умер, Алешка носил его фамилию, но звал папой нашего отца. Меня Алешка считал младшим братом, однако Аську… – Максим Николаевич печально усмехнулся, – Аську он никогда сестрой не считал, называл ее с самых ранних лет только «моя невеста» и всегда знал, что женится на ней. Так оно в конце концов и получилось. Кстати, раньше, до свадьбы, это была его квартира, Алешкина, а потом он переехал к Асе, в наш домик на Сергиевскую, ну а я обосновался здесь.