Портрет леди

Покинув Оксфорд, Ральф пару лет путешествовал, а затем вдруг обнаружил себя сидящим на высоком стуле в отцовском банке. Ответственность и важность занимаемой должности, я полагаю, не измеряются высотой стула и зависят от чего-то другого; Ральф, и вправду очень длинноногий, во время работы предпочитал стоять или даже ходить. Однако постепенно он стал посвящать своим занятиям все меньше времени, а года через полтора понял, что серьезно болен – перенесенная жестокая простуда дала осложнение на легкие. Он был вынужден бросить работу и заняться таким прискорбным делом, как забота о самом себе. Сначала это казалось ему отвратительным; словно он имеет дело вовсе не с собой, а с каким-то неинтересным и ко всему безразличным персонажем, с которым у него нет ничего общего. Однако, познакомившись с этим персонажем поближе, Ральф скрепя сердце стал относиться к нему терпимо и даже со сдержанным уважением. Товарищем по несчастью может оказаться кто угодно, и наш молодой человек, понимая, как много поставлено на карту, – он всегда считал, что ему присущ здравый смысл, – стал ухаживать за своим отвратительным «протеже»; тот принял это с должным вниманием, и по крайней мере один результат был достигнут – бедняга Ральф остался жив. Одно из его легких начало заживать, второе обещало последовать примеру первого, и Ральфу было твердо сказано, что он переживет еще сколько угодно зим, если переберется в какую-нибудь страну с подходящим для таких больных климатом. Он очень любил Лондон и проклинал неумолимые обстоятельства, обрекавшие его на необходимость покинуть его. Но постепенно он обнаружил, что его чувствительные легкие благодарно откликаются даже на скупые знаки внимания, и стал выказывать их более щедро – перебирался зимовать в теплые края, грелся на солнышке, в ветреные дни не выходил из дома, в дождливые – лежал в постели (и дважды, когда шел снег, чуть навсегда в ней не остался). Тот запас лени, которым обладал Ральф, помог ему справиться с вынужденным ничегонеделанием; ибо даже в лучшие времена он был слишком болен, чтобы заниматься хоть чем-нибудь. Ральф говорил себе, что в мире нет ничего, чем бы ему по-настоящему хотелось заняться, а следовательно, ему ни от чего не пришлось отказываться. Однако время от времени Ральф «чувствовал аромат запретного плода», который напоминал ему, что наслаждаться жизнью можно только там, где кипит деятельность. Нынешнюю его жизнь можно было сравнить с чтением хорошей книги в плохом переводе – жалкое развлечение для молодого человека, который осознает, что в нем погиб блестящий лингвист. Для Ральфа выдавались плохие зимы и хорошие зимы; в хорошие он даже иногда мечтал, представляя себя полностью выздоровевшим. Но за три года до событий, которыми открывается эта история, все надежды его рухнули. В тот раз Ральф остался в Англии дольше положенного срока, и непогода настигла его раньше, чем он отправился в Алжир. Молодой человек добрался туда еле живой и несколько недель находился между жизнью и смертью. Его выздоровление было чудом, но Ральф понял: чудеса случаются, но – только один раз. Он сказал себе, что час его близок и о нем не следует забывать, но у него есть еще время, которое можно провести с удовольствием – насколько позволят обстоятельства. Отныне простое применение тех способностей, которыми он обладал и которые мог потерять, стало для Ральфа настоящим наслаждением; ему даже казалось, что до него никто не подозревал о радости созерцания. Миновало то время, когда ему был труден вынужденный отказ от мечты о славе – мечты неясной, но от этого ничуть не менее навязчивой, мечты пленительной, хотя и связанной с необходимостью преодолевать врожденную самокритичность. Теперь друзья находили его повеселевшим и, с видом знатоков покачивая головой, объясняли эту перемену тем, что он якобы настроен на выздоровление. А правда заключалась в том, что Ральф просто смирился со своим положением.

Вполне возможно, что именно эта сладость созерцания, о которой я упомянул (поскольку в последние годы сам склонен замечать скорее приятные вещи, нежели неприятные), и вызвала у Ральфа внезапный интерес к появлению молодой леди, которое явно не сулило скуки. Что-то подсказывало ему: если он будет поблизости, это поможет скрасить череду дней. Здесь, не вдаваясь в подробности, можно добавить, что Ральф Тачетт оставлял для себя даже возможность влюбиться. Безусловно, этой возможностью надо было пользоваться очень умеренно; безопаснее всего, конечно, было переживать все молча, но и этого могло быть недостаточно, и Ральф запретил себе вообще выказывать какие-либо внешние проявления чувств. Созерцать прелестную женщину, не теряя головы, – это казалось ему самым лучшим подарком из всех, предложенных жизнью. А если интерес к ней станет слишком острым, то, конечно, тешил он себя надеждой, ему удастся пережить это так же неприметно, как все другие невзгоды. Тем не менее Ральф уже почти убедил себя, что ему не суждено полюбить кузину.