Портрет леди

Вот такие веселые проблемы занимали Ральфа, но приезд Изабеллы положил этому конец. Ему даже показалось, что она сможет восполнить невыносимую пустоту, которая образуется после смерти его добрейшего отца. Ральф спрашивал себя, уж не влюбился ли он в эту непосредственную девицу из Олбани, но решил все-таки, что не влюблен. После недели знакомства он то и дело задавал себе этот вопрос и с каждым днем чувствовал все большую уверенность. Лорд Уорбартон оказался прав насчет Изабеллы – она была по-настоящему интересной особой. Удивительно только, что для лорда это стало явным так скоро; Ральф решил, что это еще одно доказательство необыкновенных способностей его друга, которыми он всегда безмерно восхищался. Если кузина и была для него не больше чем развлечением, то это было развлечение высшего порядка. «Такой характер, – думал он, – это лучшее, что создала природа. Он прекраснее любого произведения искусства – прекраснее греческого барельефа, прекраснее великого Тициана, прекраснее готического собора. Приятно оказаться баловнем судьбы, когда совсем этого не ожидаешь. Никогда мне не было так тяжело и тоскливо, чем за неделю до ее приезда; всего меньше я верил, что может произойти что-нибудь хорошее. И вдруг я получаю по почте Тициана (можно вешать на стену!), греческий барельеф (можно украшать камин!), и вдобавок в руках у меня оказывается ключ от прекрасного собора! Мне словно говорят: «Входи и любуйся. Ты вопиюще неблагодарная особь – тебе лучше помалкивать и больше никогда не роптать на судьбу».

Эти рассуждения были верны; но то, что Ральф Тачетт держал ключ в руке, не совсем соответствовало действительности. Его кузина была блестящей девушкой, и узнать ее до конца было не так-то просто. Но она заслуживала того, чтобы с ней познакомиться поближе, а отношение к ней молодого человека, пусть вдумчивое и критичное, все-таки не было беспристрастным. Ральф осмотрел прекрасное здание снаружи – и пришел в восхищение; он заглянул в окна – и увидел те же безупречные пропорции. Однако он чувствовал, что эти впечатления поверхностны, что внутрь здания он пока не проник. Дверь была заперта, и хотя у Ральфа в кармане лежала связка ключей, он был убежден, что ни один из них к замку не подойдет. Изабелла умна и благородна; это тонкая, свободная натура; но как она собирается распорядиться собой? Вопрос был необычным, поскольку было не особенно принято задавать его дамам. Большая часть женщин совсем и не собирались распоряжаться собой; они ждали, приняв позу более или менее изящной покорности, что за ними придет мужчина и устроит их судьбу. Оригинальность Изабеллы в том и заключалась, что она производила впечатление человека, имеющего свои собственные замыслы. «Когда бы она их ни принялась осуществлять, – думал Ральф, – мне бы хотелось быть неподалеку!»

Конечно, обязанности хозяина дома приходилось исполнять ему. Мистер Тачетт был прикован к своему креслу; его жена занимала положение довольно необщительной гостьи; а потому во всем, что ему приходилось делать, гармонично соединились его желания и чувство долга. Он не был хорошим ходоком, но сопровождал кузину в прогулках по окрестностям – этому приятному времяпрепровождению погода неизменно способствовала, не делая никакой скидки на мрачные представления Изабеллы об английском климате. На долгие часы, количество которых зависело только от того, когда утихнет рвение Изабеллы, молодые люди брали лодку и плавали по Темзе, по этой «милой речушке», как называла ее Изабелла, и ее противоположный берег лежал неподвижно, словно передний план пейзажа. Иногда они отправлялись на прогулку в приземистом, просторном фаэтоне с большими колесами, которым в прежнее время так часто пользовался мистер Тачетт, но, увы, теперь это больше не доставляло ему удовольствия. Изабелла была в восторге от фаэтона и, держа поводья – «умеючи», как оценил кучер, – без устали погоняла превосходных дядиных лошадей по извилистым дорожкам и по проселочным дорогам, встречая, как и ожидала, разнообразные приметы деревенской жизни: мелькали обшитые тесом и крытые соломой домики, пивные с зарешеченными окнами и посыпанными гравием площадками, старые выгоны, пустынные парки и живые изгороди, невероятно густые в середине лета. Возвратившись домой, они обычно обнаруживали, что на лужайке их ждет чай и что миссис Тачетт еще не сняла с себя тяжелой обязанности подавать мужу чашку. Но оба они почти всегда молчали; старик сидел с откинутой назад головой и закрытыми глазами, его жена была занята вязанием и, очевидно, находилась в состоянии той глубочайшей сосредоточенности, в которое погружаются некоторые женщины, созерцающие мелькание спиц.