Портрет леди

Теперь сомнений почти не оставалось – миссис Тачетт задержалась потому, что решила взять под опеку свою племянницу. Однажды влажным весенним вечером, месяца за четыре до тех событий, с которых начался наш рассказ, эта юная леди в уединении читала книгу. Раз она сидела с книгой, значит, можно сказать, что одиночество было ей совсем не в тягость, ибо любознательность ее была плодотворной, а воображение – богатым. Однако именно в тот раз ей хотелось отвлечься, и визит нежданной гостьи помог как нельзя лучше. О ее приезде никто не доложил; девушка услышала шаги, когда они раздавались уже в соседней комнате. Дело происходило в Олбани – в большом, старом квадратном доме, перестроенном из двух; теперь в окне гостиной виднелось объявление о его продаже. У дома были два входа (одним из них давным-давно не пользовались, но так и не заделали), абсолютно одинаковые: массивные белые двери в арочных проемах, с широкими стеклами по сторонам, над невысокими ступеньками из красного камня, наискосок спускавшимися к выложенному кирпичом тротуару. Когда два дома соединяли в один, разделяющую их стену разрушили, и они стали сообщаться между собой. На втором этаже, куда вела лестница, было огромное количество комнат, одинаково выкрашенных светло-желтой краской, которая с годами заметно вылиняла. Этажом выше между двумя крыльями дома соорудили сводчатый переход, который Изабелла и ее сестры в детстве называли тоннелем. Светлый и совсем не длинный, девочке он казался таинственным и пустынным, особенно в зимние сумерки. Ребенком, когда здесь жила бабушка, Изабелла не раз гостила у нее, потом – не появлялась в Олбани десять лет; и вернулась лишь незадолго до смерти отца. В прежнее время старая миссис Арчер была очень гостеприимна – в основном по отношению к родне, – и девочки часто проводили под крышей бабушкиного дома целые недели, о которых у Изабеллы остались самые счастливые воспоминания. Жизнь здесь была совсем иной, чем в ее собственном доме, – более свободная, наполненная, открытая. За детьми следили не слишком строго, они могли слушать почти все разговоры взрослых (что очень нравилось Изабелле). То и дело кто-то уезжал, кто-то приезжал; сыновья и дочери бабушки, а также их дети с радостью соглашались погостить у нее, поэтому дом напоминал суматошную провинциальную гостиницу, пожилая и кроткая хозяйка которой время от времени глубоко вздыхает, но никогда не выставляет постояльцам счетов. Изабелла, конечно, понятия не имела о счетах, но уже тогда, в детстве, считала бабушкино жилище очень живописным. С тыльной стороны дома была крытая веранда, а на веранде – вожделенные качели. Дальше, до конюшни, простирался сад с прекрасными персиковыми деревьями. Изабелла бывала у бабушки в разное время года, но почему-то, независимо от этого, в каждый приезд она ощущала аромат созревших персиков. На противоположной стороне улицы стояло старинное здание из выкрашенных в желтый цвет кирпичей – так называемый Голландский дом – причудливое архитектурное сооружение времен первых переселенцев, увенчанное остроугольной крышей, – достопримечательность, которую показывали всем приезжим. К улице дом был обращен торцом и огорожен шатким деревянным забором. В нем располагалась начальная школа для мальчиков и девочек, а управляла ею – совершенно по-дилетантски – экспансивная дама, которая запомнилась Изабелле чрезмерно взбитыми на висках волосами и тем, что она была вдовой какого-то влиятельного лица. В этом-то заведении и должна была девочка овладевать зачатками знаний, но, проведя в школе всего один день, она испытала к ней такое отвращение, что ей позволили остаться дома. В сентябре окна в Голландском доме почти всегда держали открытыми, и до Изабеллы доносились голоса учеников, хором повторявших таблицу умножения, отчего она испытывала восторг свободы и неотделимое от него горькое чувство отверженности. Что же касается настоящих знаний, то основа их была заложена в атмосфере праздности бабушкиного дома; так как большинство его обитателей никак нельзя было отнести к любителям чтения, Изабелла получила в свое полное распоряжение богатую библиотеку. Встав на стул, она выбирала себе книгу по вкусу – руководствуясь главным образом тем, что нарисовано на фронтисписе, – и шла с ней в таинственную комнату за библиотекой, которую неизвестно почему принято было называть конторой. Что это за контора и кипела ли в ней когда-то работа, Изабелла так и не узнала; с нее было вполне довольно, что здесь жило эхо и приятно пахло стариной; в эту комнату ссылали мебель, иногда даже без очевидных изъянов (отчего ссылка казалась незаслуженной, а ссыльные – жертвами несправедливости), и с этими вещами, как это свойственно многим детям, девочка установила почти человеческие, живые отношения. Особенно Изабелла любила обитый грубой тканью из конского волоса диван, которому поверяла сотни своих детских печалей. Мрачную таинственность конторе придавало и то, что в нее вела та самая «отверженная» входная дверь, которой никогда не пользовались. Хрупкая девочка обнаружила, что не может справиться с тугими засовами, но знала, что эта молчаливая неподвижная дверь ведет на улицу и что, если бы стекла не были заклеены зеленой бумагой, она увидела бы маленькое потемневшее крыльцо и истертые кирпичи тротуара. Но девочка не хотела выглядывать наружу, ибо тогда исчезла бы выдуманная ею страна – необыкновенная, таинственная, становившаяся, по настроению, то источником удовольствий, то вместилищем ужасов.