Портрет Лукреции

Как из ниоткуда появляется экипаж, но не открытый, в котором обычно ездят родители, а с откидным верхом. Стражник придерживает для Лукреции дверцу и вместе с Вителли помогает подняться. В экипаже появляется сначала пышная юбка и букет, а потом уже сама Лукреция. Дверца с хлопком закрывается.

Экипаж высокий и с виду не слишком-то надежный; зато легче терпеть мешанину красок и шум пьяццы. Жесткий каркас мешает Лукреции устроиться поудобнее; она не сразу замечает, что напротив сидят родители.

Элеонора восседает в облаке воздушных юбок, одной рукой подпирает голову, а другой обвивает руку Козимо. Она внимательно оглядывает дочь из-под густых ресниц.

— Да, — кивает герцогиня довольно, словно в продолжение некоего разговора, — этот цвет тебе очень к лицу. Оттеняет и глаза, и волосы. Я же говорила! А кое-кто из придворных дам не согласился: он якобы подчеркнет твою бледность!

Она рассматривает платье от корсета до самого подола и обратно, наклоняется поближе, изучая рукава. Потом выжидающе смотрит на Лукрецию.

— Даже не поцелуешь маму в такой праздник?

— Конечно. Извини, мама. — Лукреция с опаской приподнимается, стараясь не уронить лилии, кое-как удерживается на ногах (платье просто огромное, а какое тяжелое!) и осторожно целует мать в щеку.

Кожа ее нежна и прохладна, как поверхность переспелого абрикоса, такая же податливо-мягкая. Пахнет от мамы всегда одинаково: помадой для волос, фиалковым маслом, гвоздикой.

Толпа шумно ликует, увидев поцелуй матери и дочери; веселый гомон отскакивает от стен экипажа, как пружинистый золотистый мяч.

После удара кнутом лошади трогаются.

— Видишь, как они нас любят, Лукреция? — Элеонора кивает на толпу.

Мать размахивает платком, и его края нежно трепещут на теплом ветерке; она улыбается зевакам. Козимо держит спину и голову прямо, глядит серьезно, только царственно кивнет время от времени. В вороте его camicia[32] на миг блестит железо. Даже сегодня отец носит кольчугу: говорят, он никогда не выходит без нее из палаццо, опасаясь нападения. Лукреция вертит головой: вдруг убийца выскочит из толпы? Но экипаж едет так быстро, что лица флорентийцев размыты, словно капли краски в воде.

— Вижу, мама.

Экипаж бросает вправо, лошади натягивают упряжь. Лукреция стискивает букет, а то упадет и лепестки помнутся. Родителей тряска не коснулась, они сидят бок о бок и поддерживают друг друга. Мама с папой смотрят в толпу; Элеонора машет горожанам с легкой улыбкой на лице.

— Мама? — Лукреция берет ее за руку и тянет к себе, будто их близость повернет время вспять и перепишет всю их историю со дня появления Лукреции на свет. Экипаж мчит по городу, и она понимает с внезапной ясностью: не так уж крепка связь между ней и матерью, узы родства истерлись под неведомой тяжестью, запутались так крепко, что не развязать, а почему — непонятно, однако так было всегда. «Почему? — хочет она спросить Элеонору. — Разве ты не помнишь animaletti? Как я их любила, как обрадовалась, что ты их принесла? Как плакала, когда мальчики разбили их о подоконник? Помнишь, как ты договорилась с учителем рисования?»

— Мама? — снова шепчет Лукреция, сжав пальцы Элеоноры. Больше всего на свете она мечтает распутать невидимые узлы, которые им мешают. Вот бы все исправить!

Стук колес, крики толпы и свист ветра заглушают ее слова. Санта-Мария-Новелла уже совсем близко, времени почти не осталось. С каждым мгновением навсегда ускользает ее детство. Еще немного, и она превратится в замужнюю даму. Отгремели, подошли к концу ежедневные празднества, игры и танцы в честь ее свадьбы, а сегодня вечером не станет и прежней ее.

Лукреция кладет вторую руку на колено матери, постукивает пальцами по ткани, будто по закрытой двери.

Элеонора удивленно опускает глаза. Безупречной формы брови недоуменно изгибаются, впервые за день мать внимательно смотрит на Лукрецию, и тень нежности пробегает по ее лицу, смягчая черты. Голос дочери словно рушит дамбу, выпуская на волю ласковый поток.

— Да?

— Мама, я… — Лукреция ищет нужные слова. Некогда обсуждать запутанную нить, что связывает их: церковь совсем рядом, за углом; некогда рассказывать, как она напугана, как велик ее страх перед браком и будущим — до того он огромен, что занимает все сиденье, цепляется за него когтистыми лапами. Страх — пятый пассажир в экипаже. Времени на разговоры нет, но можно вернуться к надежной теме:

— Когда ты… когда… впервые увидела папу, по дороге в Ливорно… ты… Как ты…

Элеонора удивленно глядит на младшенькую. Лукреция отвечает ей молящим взглядом. Пойми меня, мама!

— Как я что?

— Ты сразу… полюбила его… тут же… или потом?

Задумавшись, Элеонора чуть заметно пожимает плечами.

— Я его впервые увидела в доме вице-короля в Неаполе, поэтому…

— Так ведь папа тебя видел, а ты его нет! — Знакомая наизусть история рушится. — Ты же смотрела в потолок!

Родители переглядываются, и между ними тоже заметна нить, но другая, шелковая — как в мамином инсектарии. Отец Лукреции сжимает белую ручку жены.