— Он же вас любит! — повторяет камеристка, на сей раз шепотом. — Любит, это всем ясно!
Лукреция молча не сводит глаз с Эмилии.
— Да как он мог!.. — восклицает та. — Разве… Кто ж на такое способен?
Она оседает на кровать и сжимает ослабшую руку Лукреции.
— Ох, мадам! Что же нам делать?
«Нам»! Как приятно звучит! Бальзам на измученный разум, лекарство для ноющего, опустошенного тела.
— Не знаю, — отвечает Лукреция, потирая лоб, словно это избавит ее от боли. — Понятия не имею.
Спит человек, правитель почивает
Подошел к концу день ее свадьбы; за окном так темно, что даже собственных рук не видно. Середина ночи, солнце давно зашло, экипаж стоит у закрытых ворот палаццо, под аркой. На улице слуги спорят, как ровнее поставить сундук, куда подвинуть мешок, как покрепче перевязать вещи, проверить упряжь.
На коленях Лукреции четки, букетик цветов и шерстяная шаль с гладкой бахромой. На сиденье лежит бархатная подушка с золотыми пуговицами, но деревянная скамья все равно слишком жесткая.
Скворцы на пьяцце оживленно щебечут: наверное, скоро рассвет. Их голоса проникают сквозь плотную пелену тьмы и тяжелые деревянные ворота палаццо. Лукреция думала, что после венчания сразу же уедет с Альфонсо навстречу новой жизни, но нет. Ей никто не сказал, что за церемонией идет бесконечный свадебный пир: длинные столы ломились от жареного мяса и хлеба с зеленью — Лукреция кое-как запихнула в себя несколько кусочков, а затем мужчины ушли смотреть колесничные бега, которые устроил ее отец, а затем, под конец пира, когда Лукреция уже надеялась встать из-за стола, мужчины вернулись, и лица их горели весельем; потом пришли музыканты и начали играть, вбежали акробаты, и
Лукреция сжимает крест на четках, пока его уголки не впиваются ей в кожу, и закутывается в шаль. В экипаже очень сыро и холодно.
Она не успела ускользнуть в детскую и попрощаться с Софией. Как же так?.. Нельзя ведь покинуть ее молча, даже не взглянуть напоследок!
Свободная минутка выпала, только когда Лукреция вернулась к себе в комнату, однако позвать Софию все равно не удалось: сначала явился попрощаться отец и ушел как ни в чем не бывало, словно они встретятся наутро, потом мать велела служанкам поаккуратнее снять с Лукреции свадебное платье:
— Вот так! Нет же, осторожнее! Не тяни, порвешь! Через голову, через голову, я сказала, ты что, не слышишь?
И наконец сине-золотое платье с нее сняли… Какое это было облегчение! Будто солнышко выглянуло после долгого дождя. Можно дышать полной грудью и свободно двигаться. Изабелла стояла рядом, захватив с пира конфету, зевала и рассказывала матери про какую-то гостью на танцах: до чего уродливые у нее были туфли, а знает ли ее муж… Дальше Лукреция потеряла нить повествования. Потом сестра пожелала:
— Удачи, Лукре!
И вышла, позевывая. Лукрецию же не отпустили спать, только затянули в другое платье, красивое лавандово-серое, а мать наущала:
— Во всем слушай Альфонсо, веди себя благочестиво, сближайся только с людьми своего круга, а не с художниками, композиторами, скульпторами и поэтами — говорят, при феррарском дворе их много; следи за внешностью, одевайся согласно положению, ешь хорошо, но знай меру, не бросай музыку, уважай мать и сестер Альфонсо, будь с ними учтива, всегда улыбайся и вставай, когда Альфонсо заходит в комнату.
— Да, мама, — соглашалась Лукреция. — Хорошо, мама.
Мать поцеловала ее напоследок, и Лукрецию проводили вниз, а она думала лишь об одном: они с Софией не попрощались, нельзя же взять и уехать, что она подумает? Что Лукреция позабыла старую няню, небрежно отшвырнула, как собака отшвыривает обглоданную кость?
Лукреция объяснила придворным: ей надо вернуться в детскую! Они только качали головой или делали вид, будто не слышали.
— Мне нужно к Софии! — отчеканила она.
Но лестница уже закончилась, и впереди был внутренний дворик с фонтаном-дельфином, а рядом второй, где стоял экипаж.
Выхода не осталось. Увы. Ее не пустят обратно в детскую даже на минуту.
Она ступила на подножку экипажа, приподняв юбки, оглянулась — как бы убежать наверх, какой придумать повод? — и увидела чьи-то силуэты, но старой няньки среди них не было: это всего лишь конюхи попросили не стоять на холоде, закрыли за ней дверцу экипажа, и она осталась одна взаперти.