Портрет Лукреции

Элизабетта задерживает на ней взгляд, потом говорит:

— Рада слышать.

Она помогает Нунциате подняться.

— Мы тебя оставляем. Если что-то нужно, пожалуйста, сообщи. Мои покои через стену с парадной залой, где мы познакомились. А Нунциата живет в соседних. — Она идет к двери под руку с сестрой и добавляет: — Комната Альфонсо прямо под твоей. Между вашими покоями есть лестница. Уверена, он скоро к тебе придет.

Той ночью он не приходит. Лукреция вслушивается: нет ли шагов по лестнице, не открывается ли щеколда без всякого стука. Ничего.

Она готовится ко сну, Эмилия откидывает одеяло, задергивает полог, будто запирает певчую птичку в клетку из ткани. Ни намека на Альфонсо.

Комнату заполняет тьма, холодные лучи звезд пронзают черное полотно неба. Лукреция представляет себя со стороны в этой башенной комнате в самом углу castello. Комната будто висит в воздухе над городом, над зеленым рвом. Если высунуться подальше из окна, то потеряешь равновесие и камнем рухнешь в воду.

Она просит Эмилию лечь не в каморке близ покоев, а на тюфяке у кровати. Служанка послушно укладывается рядом с госпожой.

И все равно сон не идет, не отзывается на призыв Лукреции. Разум, звинченный поездкой и новыми комнатами, захвачен мыслями и впечатлениями, тщательно их пересматривает, приводит в порядок и аккуратно раскладывает. Элизабетта в золотых туфлях на каблуках, ее изящные скулы и тайна, которую Лукреция едва понимает, но должна таить от Альфонсо; сварливая Нунциата с короткими пальцами; холеная, сердитая морда спаниеля; его зубы, похожие на белые иголки; исчезнувшая мать-француженка; старшая сестра, чей возможный брак несет страшную угрозу; двор, который Альфонсо предстоит обуздать, как сокольнику — своевольную птицу; грядущий праздник.

Под покровом ночи дыхание castello звучит престранно: скрипят балки, тихо шелестят шаги, звенит и шуршит в крытых переходах — наверное, стражники делают обход, но воспаленное воображение твердит, что это нечисть или злой дух гремит цепями и орудиями пыток. Лукреция пытается обуздать свой слух, приказать ему, как своенравной ищейке, не вслушиваться в такую даль, а сосредоточиться на звуках в комнате: шелесту полога на сквозняке, глубокому мерному дыханию Эмилии.

Лукреция становится путеводительницей этой ночи, ее спутницей и духовником. Распахиваются и захлопываются двери, за окном стучат колеса повозки, этажом ниже басит мужской голос, его успокаивает женский; где-то вдалеке, за стенами палаццо, жалобно воет волк. Тьма постепенно отступает перед рассветом и наконец сдается на милость стены густого тумана. И когда первая ночь в castello подходит к концу, исчезает без следа, Лукреция засыпает.

Нанятые Альфонсо музыканты стоят по обе стороны возвышения, запрокинув головы, и голоса их льются словно не изо рта, а откуда-то из-за спины. Лукреция никогда не слышала ничего подобного: сила и мощь их голосов несравнима с навыками других певцов. Взяв ноту, они держат и тянут ее так долго, что у Лукреции из сочувствия кружится голова. Как у них получается петь одну ноту по восемь, девять, десять и больше секунд? Сливаясь, голоса взлетают к сводчатому потолку, переливаются и крепчают; мелодия вьется, как хвост воздушного змея.

Лукреция оглядывается: остальные зрители разделяют ее восторг? Нунциата сидит на противоположной стороне стола, погруженная в разговор с неким поэтом. Ее спаниель залез на стол и лакает из тарелки; тонкие лапки собаки дрожат. Элизабетта сидит лицом к исполнителям, но взгляд ее то и дело скользит к дальнему концу комнаты. Остальные следят за выступлением минуту-другую, потом отвлекаются, шепчут соседям замечания или шутки; две женщины, одна в изумрудно-зеленом платье и жестком полукруглом воротнике, другая с чучелами птичек в волосах, тихо перешептываются, наклонившись друг к другу, и плечи их трясутся от беззвучного смеха. Мужчина, сидящий в конце стола, шарит рукой в блюде с фруктами; его пальцы пробегают по винограду, персикам, абрикосам; он вытаскивает из горки инжир и целиком бросает в ожидающий рот. Заметив взгляд Лукреции, он подмигивает, шевеля влажными губами. Лукреция отворачивается. Один лишь Альфонсо увлечен пением. Он наклоняется вперед, уперевшись локтем о стол и положив на руку подбородок, и отбивает по лбу ритм указательным пальцем. Забыв обо всем, он погружается в мир музыки, и она захватывает его, как послушную бабочку, в свои прекрасные тонкие сети. Ноты и слова расходятся волнами, как складки разноцветных знамен.