Портрет Лукреции

Лукреция аплодирует и аплодирует, пока не начинают гореть ладони. Певцы посылают залу воздушные поцелуи, забавно подходят друг к другу бочком, берутся за руки и отвешивают низкий поклон. Лукреция привыкла к гимнастам, акробатам и шутам, а в этих певцах есть нечто загадочное, возвышенное. Они высокие, с длинными, тонкими руками и ногами, заостренными кошачьими лицами; их запястья и руки чарующе подвижны, словно суставы у них смазаны лучше, чем у других. Во время пения они были, собственно, певцами, гениями, ангелами, а теперь, склонившись перед слушателями и крича благодарности, они вновь стали людьми.

Альфонсо наклоняется к ней, заглядывая в лицо.

— Вам понравилась музыка? — громко спрашивает он сквозь шум.

— О да! Ничего подобного прежде не слышала! Они так умело переходят от низких нот к высоким — не знаю, как они этому научились, но голоса у них очень гибкие!

Муж удивленно ее разглядывает, не прекращая хлопать.

— Вы правы! Об этом я не думал. Они и впрямь умело переходят от низкого регистра к высокому. Только им подобные на это способны.

— Им подобные?

— Они evirati[54]. Я специально заказал их из Рима. Их самым тщательным образом готовят к работе, с самого детства, еще до… — Он делает непонятный жест двумя длинными пальцами. — Потому у них такие необыкновенно чистые голоса и в то же время широчайший диапазон. Связки детей, а тела взрослых мужчин.

Тут Лукреция понимает, о чем он. Она читала об этом древнем обычае, но считала его давно ушедшим в прошлое. Краска заливает лицо, а в горле становится ком. Она украдкой смотрит на две фигуры у канделябров, на их худые запястья, гладкие юные лица. Она невольно представляет evirati детьми. Тогда они не подозревали об операции, о том, что их ждет. Какая ужасная боль, какое потрясение, беспомощность и растерянность — и все из-за прихоти знатного богача. Был ли у них выбор? Кто способен провести столь ужасную процедуру?

Шум постепенно затихает, люди возвращаются в кресла, снова перешептываются с соседями. Певцы готовятся к следующему номеру.

Когда первые звуки музыки проплывают над головами слушателей, Альфонсо тянется к столу, где лежит рука Лукреции, и накрывает ее своей. Лукреция теряется. Миг назад она расстраивалась из-за evirati, которых сначала изувечили, а теперь используют, как цирковых зверюшек, однако простой, сердечный жест Альфонсо ее отвлекает.

Муж переплетает пальцы с ее пальцами так спокойно, на виду у всех — о, это очень многое значит! Значит, он ее любит, хочет развеять ее печаль и показывает свои чувства не только ей, но и всем присутствующим. Заявляет всему двору, друзьям, помощникам, придворным, гвардейцам, слугам, художникам, музыкантам и поэтам о любви, преданности и, быть может, о начале другой жизни. А вдруг она, новая герцогиня, сумеет покончить со смутой, которую внесла старшая герцогиня, сумеет справиться с очевидным разладом, религиозным расколом, возможным отъездом двух младших дочерей и отсутствием старшей?

Лукреция блистает в свадебном платье и сидит под руку с мужем. Она едва ли не светится от счастья, как фонарь в темноте. Ее любят! Ее любит могущественный, умный мужчина! Она пробудила любовь в сердце герцога — она, Лукреция! Вот бы написать об этом, пусть Изабелла читает, пусть все читают! «За ужином он взял меня за руку на глазах у всего двора». Нунциата, заметив жест брата, отворачивается. Женщина с птицами в волосах пронизывает их взглядом и что-то шепчет на ухо спутнику, и ее миловидное, капризное лицо искажается завистью и гневом. Мужчина, который ел инжир, теперь ковыряет в зубах куриной косточкой. Нунциата дергает поэта за рукав, а тот из учтивости склоняется к ней. Элизабетта же пробирается между креслами и гостями к человеку у колонны. Это Эрколе Контрари, капитан гвардии, которого представили Лукреции час-другой назад. Она узнает его по усам и красивому симметричному лицу. Капитан стоит, прислонившись к колонне, а когда Элизабетта проходит мимо, наклоняется к ней, что-то шепча. Элизабетта делает вид, будто не слышит, молча оглядывает комнату, столы и толпы гостей. Потом Контрари незаметно протягивает ей свернутый лист бумаги, и сестра Альфонсо украдкой, со спины, вырывает его из пальцев капитана, прячет в широком рукаве-конусе и проходит дальше как ни в чем не бывало. Их обмен отточен, почти неуловим, однако в нем таится такая опасность, что у Лукреции перехватывает дыхание. Она косится на Альфонсо, но он смотрит на певцов; опять косится на Элизабетту: она уже сидит на другом конце комнаты с кузенами, ее лицо невозмутимо, но глаза, глаза! Они светятся предательским, обманчивым счастьем.

Evirati запрокидывают голову, открывают рты, и ноты взлетают к потолку, словно юркие ласточки, что порхают надо рвом.

Той же ночью, когда праздничный ужин съеден, парадная зала пуста, слуги убрали со столов, вымыли посуду, сковородки и вертелы, подмели пол, и все в castello вернулись к себе, Альфонсо засыпает возле Лукреции, приобняв ее рукой.