Портрет мертвой натурщицы

В тот раз после стычки он вколол ей какое-то очень сильное снотворное — пошли вторые сутки, а она до сих пор не могла прийти в себя. И дело не только в кружащейся, как в вальсе, голове и слабости в ногах. Она поняла, что потеряла надежду. Те сутки, что она ждала его со злосчастным осколком тарелки наготове, должны были привести ее к свободе, а привели к этому странному месту с большими окнами, занавешенными в несколько слоев старой пленкой, вроде плотного полиэтилена.

За полупрозрачными, чуть колышущимися импровизированными занавесями угадывались мелкие квадраты явно выбитых стекол — нещадно сквозило декабрьским холодом. И далее намечался совсем не городской пейзаж, подавали голос какие-то птицы. Но больше никаких шумов — ни человечьего голоса, ни звука мотора…

Света все равно попыталась бы позвать на помощь, но с тех пор, как она очнулась, он постоянно был где-то рядом. Она слышала его шаги за стеной: он устроил себе там лежбище, оставив ее спать прямо на бетонном полу. Тело ломило от холода, но ей уже стало все равно: скорей бы он закончил ее рисовать. Скорей бы он с ней закончил.

— Я ненадолго отъеду, — сказал он, зайдя на ее «половину», — за едой.

Она равнодушно на него посмотрела — смешно. Прям как заботливый муж. Какое ей дело, когда он вернется и за чем пошел? Один глаз у него был красный, налившийся кровью, а под ним — синяк. След ее единственного и недостаточного по силе удара. Надо было бить его, бить, пока была возможность, пока он не забился бы в предсмертной судороге! Что она за дура такая! Как могла так дать маху! Она почувствовала, что руки непроизвольно сжались в кулаки.

Но он уже не смотрел на нее, а, чуть прихрамывая, открыл небольшую дверь, впаянную в огромные железные ворота, и пропал. Света обессиленно закрыла глаза. Ей привиделся почему-то самолет: большой, сверкающе-белый, на котором она единственный раз летала с мамой за границу в Турцию. Острый укол счастья (в кои-то веки они летели, а не ехали по льготе железнодорожницы на поезде!), предвкушение чистой каникулярной радости: неба и совсем другого, южного, солнца…

Внезапно она распахнула глаза: под столом, к которому он пристегнул ее игривым, в розовом плюмаже, явно из какого-то секс-шопа наручником, лежал предмет, похожий в полумраке на корпус того самого самолета. Это был ржавый токарный шпиндель: тяжелое массивное веретено. Она посмотрела на него и — отвернулась. Потом снова глянула: он лежал в пыли, совсем недалеко. Она могла легко до него дотянуться. А дотянувшись, использовать, как железную дубинку. Чтобы убить его, наконец.

Она потянулась к шпинделю и ойкнула: ребро ножки стального стола оказалось острым. Света с удивлением смотрела, как из пореза идет кровь, стекая вниз и пятная розовый плюмаж и железо наручника. Она притянула руку к груди и почувствовала, как болтается тот на руке — кровь липкая, теплая, смазала холодную сталь. И сама рука заметно похудела: Света уже вторые сутки ничего не ела.

Света замерла, неверяще глядя на наручник: нет, она отказывалась вновь впускать в душу надежду. Другой рукой потянула браслет с окровавленной кисти. Он застрял на костяшке большого пальца, и Света снова надавила резким движением на острую грань ножки стола — кровь стала идти сильнее, капать на пол. Но Свете было не до боли — от свободы ее отделяло совсем чуть-чуть, и она знала — если понадобится, она сломает кость, которая мешает браслету пройти последние сантиметры.

Она отодвинулась от стола, чтобы максимально натянуть цепочку между браслетами, и снова нажала, пытаясь сорвать один с руки. На секунду стало очень больно, а потом наручник, скользнув вниз по ножке стола, упал с легким звоном на бетонный пол. А она — она вновь оказалась свободна.

Маша

Андрей ждал Бакрина, а дождался — Машу. Ее подвез Хмельченко, вставший в засаде за пятьсот метров отсюда, при выходе на трассу. Маша села рядом, взяла его руку в свои.

— Я чувствую, он где-то тут. Больше негде.

Он кивнул:

— У нас, кроме дачи, зацепок все равно нет. Я тут подружку Васину встретил — по детским дачным играм. Так она рассказала, что они здесь все облазили в юные годы. Здесь какие-то то ли церкви, то ли монастыри стоят в развалинах. Да и леса — не маленькие. Где-то далеко от людей должна быть у него лежка, как у дикого зверя.

В магазин тем временем зашли тощий подросток с плейером и высокая старуха, укутанная в пуховый платок. Подросток вскоре выбежал с бутылью лимонада, а старуха задержалась и появилась в дверях минут на десять позже, неся в руках пакеты, набитые едой. Она прошла в двух шагах от машины Андрея, и Маша вдруг вскрикнула: руки у бабки — большие, с миндалевидными ногтями — были вовсе не старушечьи, не женские даже, она уже видела где-то похожие, и в эту секунду дверь лабаза распахнулась, и продавщица, теряя тапки, сбежала по ступеням, крича:

— Это он, вчерашний! Я по фингалу под глазом опознала, бери его!

А старуха, бросив сумки, побежала вперед, высоко поднимая колени, вскочила на мопед, прислоненный к дереву метров за пятьдесят, и дала газу.