Портрет моего мужа

– …только приходится с собой носить запас платков. А то ж тоже… вот стол, общество приличное, а я в салфетку сморкаюсь.

– Я попрошу, и завтра к вам заглянет целитель.

– А он есть?

– Семья Ильдис достаточно состоятельна, чтобы нанять личного целителя… – сказано это было как-то… печально, что ли? – Как вы себя чувствуете?

Я на всякий случай шмыгнула носом и даже почесала кончик.

…надо будет придумать для Этны какую-нибудь упряжь, а то я иду, она подергивается, силясь удержаться, и съезжает, причем вместе с шерстяным чулком.

– Вы не очень испугались?

– Неа, – покачала головой.

– Все-таки мост обрушился… прямо на ваших глазах…

– Лучше уж на глазах, чем под ногами, – я обернулась на зеркало, в котором отразился лощеный тип, рыжина которого несколько выбивалась из в общем-то вполне благообразного образа. А рядом с ним явное недоразумение в мятом платье.

– Верно… – произнес Кирис. – Мар сказал, что это вы заметили… неладное.

– Ага.

Девица морщила нос, усыпанный веснушками, а короткие волосы ее торчали дыбом, словно перья. И сама она походила на птицу, мокрого неприкаянного воробья.

– И как вы… заметили?

– Повезло.

– И все-таки?

– Действительно, повезло. Интересная конструкция, вот и всматривалась, а когда он шагнул, по связке будто искра прошла, которой быть не должно. Это же основы. Структура искрит, стало быть, есть проблема с изоляцией, энергопоток нарушен.

И не надо на меня глядеть с таким удивлением. Даже обидно как-то…

– То есть…

– То есть, либо дефект существовал давно, от этого ни одна структура не застрахована.

…даже то, что создаю я. Всегда есть шанс пропустить, не заметить, да и просто ошибиться, ибо нет тех, кто идеален.

– Или кто-то ее взломал, настроив на определенную энергетику.

Мар успел бы сделать несколько шагов, отошел бы от спасительного цеппелина, а там… там в небе между небом и морем ни один амулет не спас бы. К слову… интересная ведь тема… иногда и цеппелины падают, что нехорошо…

– Ясно, – сказал Кирис не слишком-то бодро. – И к какому варианту склоняетесь вы?

– Ко второму. Сколько ваш мост простоял?

– Двенадцать лет.

– Вот… то есть, шанс, конечно, что сказалась степень износа, что структура самостабилизировалась некоторое время и все такое, имеется, но уж больно мизерный.

– Нам тоже так кажется…

А мы остановились.

Светлые двери. Темные стены. И мягкий ковер, который заглушил шаги. Кирис двери распахнул. Какая любезность… а я зажмурилась.

Внутри было… светло.

Точнее, настолько светло, что мигом заслезились глаза. Мать вашу… это ж сколько солнечных камней сюда напихали? Свет был плотным, жестким. Он заполнял столовую, выбеливая и без того белые стены. Он отражался в полированном металле и лакированном дереве, множа сам себя. И потому комната казалась почти бесконечной.

Где-то там, укрытое светом, бренчало пианино.

Сияли вазы.

Душно воняли розы. Давил морально фарфор, добавляя болезненной белизны. Обилие хрусталя. Столовое серебро… если они так в принципе живут, мне жаль этих людей. Разве в такой обстановке можно поесть нормально?

– А вот и наша потеряшка, – пропел сладкий голос. – Кири, дорогуша, как мило с твоей стороны вспомнить об этом… недоразумении.

Сауле бирюзовый шел.

Льдистый такой. Холодный цвет. Платье узкое, что змеиная шкура. Волосы забраны высоко, и на бледной шее тонкой нитью выделяется цепь. Черное арвейское железо? Интересный выбор… а вот подвеска-капля, усыпанная темными сапфирами, как по мне тяжеловата. И силой от нее несет вовсе уж безбожно. Это ж как часто ее заряжать приходится?

В руке Сауле держала бокал, который был наполовину пуст.

Или полон?

Главное, допила она коньяк одним глотком и не поморщилась.

– Только ее не сюда вести надо было, а на кухню…

– Мне кажется, Мар не одобрит.

– Точно. Не одобрит, – Сауле слегка покачнулась, но на ногах устояла. – А ты у нас слишком слаб… слишком зависим, чтобы сделать что-то без высочайшего одобрения. Как это я успела позабыть?

– Сауле!

Матушка Мара была в темно-зеленом. Бархатистый спокойный оттенок и платье той кажущейся простоты, которая стоит изрядных денег. На шее тонкая цепочка с каплями-изумрудами и ей в пару витой браслет. Силой от них тянет, но… скромно так, правда, скромность эта притворная. Не удивлюсь, если обнаружится, что эта пара артефактов таит в себе много интересного.

– Мальчик мой, ты же понимаешь, что она не со зла…

Сауле икнула. А до меня дошло очевидное:

– Она набралась.

– Деточка, – меня удостоили взгляда, в котором читалось одновременно и недоумение, и брезгливость, и все-таки смирение. – В обществе не принято выражаться столь… примитивно.

– Ага… – согласилась я с эйтой Ирмой. – Знаю. Марик говорил. Жопа есть, а слова нет.

– Что?

– Что выражаться не принято. Вот нажираться можно, а выражаться – так ни-ни…

Мне показалось, или рыжий усмехнулся.

– Боги, за что это нам?

– За праведную жизнь? – предположила я и, похлопав себя по животу, сказала. – Так а кормить когда будут? А то я, признаться, проголодалась…

И вновь не солгала.

В животе вот заурчало весьма себе выразительно. Сауле рассмеялась, а матушка, слегка поморщившись, сказала:

– К счастью, это ненадолго…