Портрет поздней империи. Андрей Битов

Все держалось на взаимном доверии — мы были чрезвычайно откровенны в своих оценках и суждениях, и это по-человечески очень интересно. Не могу сказать, чем конкретно мне запомнился Битов, мы ведь очень плотно общались, и у меня осталось очень многое в памяти… Как-то речь зашла о Викторе Астафьеве и в связи с ним о вере как таковой. Андрей сказал, что вера для советского, а потом постсоветского человека — это странная и очень условная категория, но те, кто пришел в то советское время к вере, пришли сами в полнокровном процессе становления, сомнений, постижения. Они-то и стали верующими в самом высоком смысле этого слова. Не благодаря кому-то или чему-то, а вопреки всему. Ясная мысль, и в ней он был не только тысячу раз прав, но и очень глубок. Все то, что он думал о религии, переносил и на творчество. В качестве членов жюри премии «Триумф» приходилось много говорить — перед нами стояла задача отобрать пятерых из семидесяти пяти номинантов. Следовательно, за кадром оставались люди, чья жизнь и творчество тоже обсуждались. Битов употреблял, казалось бы, простой термин «самостоятельность». Само-стояние. Само-достижение. Для него было важно, насколько самостоятельно человек к чему-то пришел. Пусть даже «генетически» совсем не предрасположенный, а дошел самостоятельно. В этом смысле для него образцом был Василий Шукшин. По всем параметрам, по расположению обстоятельств — ну никак не могло его быть, а он смог дойти до творчества. Или Андрей говорил: «Нет, ну это не самостоятельно, это сделано с его учителем…» Не то чтобы плохо, может быть, очень хорошо. Но самостоятельность пребывания в творчестве — литературе, искусстве в самом широком смысле слова, вере была определяющим для него критерием.

Не будучи по натуре многословным, Битов если и говорил, то четко, емко, полновесно. Каждое его высказывание, даже небольшая реплика, оставалось в памяти монологом. Потому что он оперировал серьезными категориями — точно и глубоко.

При внешней суровости подхода он никогда не был тенденциозным или железобетонно принципиальным. Совсем нет. Просто это была его точка зрения на природу творчества, на природу веры. Было в нем и другое определяющее качество — базовая доброжелательность и искренний интерес к каждому человеку.

Иногда он говорил про себя: «Я мало читаю, мало знаю, в основном пишу…» Все это так, немножко разговоры. И читал много, и знал много, и видел, и очень многое понимал.

Его обращение к Пушкину было чрезвычайно плодотворным в каком-то смысле и для самого Александра Сергеевича. Потому что для многих читателей, которые не то чтобы доверяли Битову, но знали его как писателя, было интересно через него почувствовать если уж не процесс творчества, то хотя бы на каких-то примерах понять движение чувств и мыслей Пушкина. Как бы я отнесся к идее сейчас снять кино по Битову? С большим подозрением. И вот по какой простейшей причине. Уровень художественности, качество его литературы таковы, что нам, кинематографистам, с нашими грубыми руками, лучше держаться от него подальше. Нельзя экранизировать Бунина, Чехова, Платонова. И, конечно, Битова.

Во ВГИКе я давно руковожу мастерской и занимаюсь со студентами режиссурой. Пытаюсь им объяснить, что у литературы и кинематографа разная поэтика. Чем отличается слово от кадра? Рассказ от киноновеллы? Это очень сложное дело. Мы живем в литературоцентричной культуре. Даже великие русские живописцы, за редким исключением, в основном существовали со своими сюжетами в этом пространстве. Битов — человек языковой, не только чувствующий слово, но передающий это чувствование читателю. Он улавливает вибрацию магмы слова. И те, кто это понимает, ему бесконечно благодарны.

2019

Владимир Алейников Москва — Коктебель

Андрею Битову

Вот осени желтый листок
его потеряла природа
и наискось зрит холодок
блаженного города своды

рассеянно сердце стучит
уже интонация чище
желание можно учить
но женщина это не ищет

с надеждой найдется партнер
улыбка стекает покато
и где-то до самых озер
в крови набухает расплата

и этот летящий гранит
пронизанный сверху иглою
подобно органу гремит
и мысли крепит над водою

доверчива паства твоя
и чем ненадежнее с нею
не хочешь в чужие края
а хочешь остаться темнее

и пусть набирает лады
подобно равнению ясность
и Ладоги белые льды
совсем не похожи на гласность.

1969

© В. Алейников

Лев Аннинский Москва Странный странник