Портрет тирана

По настоянию Молотова и Кагановича реабилитированным коммунистам вручали партбилеты с пометкой о перерыве в стаже с 1937 по 1954 годы. Тем, кто пытался протестовать, они отвечали с цельнодутой принципиальностью:

— Какую партийную работу вы вели в тюрьме?

Между прочим, своей жене Полине Жемчужиной Молотов не забыл устроить «нормальный» партбилет, без перерыва в стаже.

Пусть только никто не думает, что против подлинной реабилитации стояли одни лишь подручные усопшего генсека. В борьбу за неправое дело включилась широкая сталинская общественность.

…Поэта Павла Васильева истребили в двадцать шесть лет. По чьему доносу — нам неизвестно. В Органы часто пописывали и Ермилов, и Ставский, и Фадеев, и Безыменский…

Реабилитировать Васильева удалось с трудом. Нашлись противники.

Самый ярый из них — поэт Безыменский.

* * *

Михаил Петрович Якубович, правнук декабриста А.И. Якубовича, был активным участником революции. С 1930 по 1941 годы сидел в тюрьме. Затем, после нескольких месяцев пребывания на «свободе», вновь заключен в тюрьму. В 1956 году реабилитирован, но лишь по второму делу. По первому, — так называемому «Союзному бюро», Якубовича не оправдали.

О его невиновности знали все: и Крыленко, выступивший обвинителем на процессе меньшевиков в 1931 году, и Микоян, у которого Якубович работал прежде в аппарате. Спустя тридцать семь лет, в 1967 году, они встретились в Москве.

Микоян передал заявление Якубовича генеральному прокурору. Но Руденко понадобилась санкция Политбюро. Там отказали.

«В ЦК считают, — сказал Микоян Якубовичу, — что сейчас неподходящее время для пересмотра политических процессов. И для новых реабилитаций — тоже».

В пенсии старому каторжанину ЦК отказал. Тогда Микоян договорился о выплате Якубовичу пенсии с Кунаевым, первым секретарем ЦК Казахстана…

…Что сказал бы Чернышевский по поводу этакой «реабилитации»? Во время астраханской ссылки, в 1889 году, его посетил Л.Ф. Пантелеев. Он сообщил ссыльному, что Салтыков-Щедрин написал книгу «Пошехонская старина». Чернышевский удивился: — Что это вздумалось Михаилу Евграфовичу поднимать такую старину… Не понимаю, кому это может быть интересно.

«Лет десять назад, — ответил Пантелеев, — Михаилу Евграфовичу, вероятно, и в голову не приходило, что он сделается летописцем „Пошехонской старины“. Но времена значительно изменились: что считалось навсегда похороненным, да еще с печатью заклеймения, то вдруг стало предметом реабилитации, даже идеализации…»[277]

Процесс реабилитации, подобно процессу «разоблачения» Сталина, имел свой прилив и отлив. «Неподходящее время», «Неловко перед Западом», «Что люди скажут?»…

Удобные формулы. Подстать канцелярским столам, где они родились.

Одна формула мне особенно памятна: «Москва не резиновая».

Так мне ответил секретарь Исполкома Моссовета Пегов, когда я, уже реабилитированный, бил ему челом о прописке в Москве.

Попасть к нему на прием было почти невозможно. Это было еще труднее, чем приобрести без очереди дефицитный товар.

…Я родился в Москве, закончил здесь институт. В Москве меня арестовали. Теперь, согласно постановлению Совета Министров, имею право на жилье в столице.

Все это я изложил Пегову. И получил резиновый отказ.

Вспомнилась жизнь в Зоне Малой… Список есть, фамилия есть и птичка против фамилии проставлена. А сахару нету…

В ЦК мне обращаться не хотелось. После заполярных лагерей я прельстился югом, устроился в Гагре и оттуда написал в ЦК. Я просил сообщить хотя бы о месте захоронения отца. Ведь вот прах такого заплечных дел мастера, как Вышинский, покоится в Кремлевской стене…

Мне ответили, что установить обстоятельства гибели отца «не представляется возможным».

И моя память обогатилась еще одной формулой отказа.

В ту пору меня начали одолевать сны. Один сон был навеян историей средневековья.

…В древней Саксонии существовал обычай: преступник в знак искупления вины выплачивал родственникам убитого или ограбленного «покаянные деньги». Кроме того он устанавливал у дороги каменную глыбу. Они сохранились до наших дней, эти «камни покаяния», с изображением крестов или оружия.

Мне приснилась унылая дорога, пустынная, серая, с большими кучами мусора на обочине. Долго шел я по дороге, так долго, что начал уставать. Но надо идти — какая-то смутная цель звала меня вперед. Дороге не было конца, я уже отчаялся, и вот тогда передо мной возник большой серый дом, и в нем — люди в сером. Они молча повели меня на самый верх, к самому серому человеку. Мне сказали, что этот человек может все. Но у него можно попросить что-нибудь только один раз.

Я попросил убрать мусор у дороги и украсить ее деревьями и памятниками невинно погибшим.

«Сейчас не средние века», — ответило серое существо. Ответило авторитетно и внушительно. Я вздрогнул и проснулся.

* * *

Посмертная реабилитация проводилась без всякого плана. Особенно в начале. Случайные доброхоты составляли случайные списки погибших и уцелевших. Совсем иначе действовал убийца: у Сталина был план, он соблюдал очередность. И не боялся «огласки». При нем о некоторых «врагах народа» трубили на весь свет.