Портрет убийцы

Сара приехала домой со своим новым приятелем. После неловкого молчания за ужином Мэтт нашел с ее отцом общую тему для разговора — состояние английской команды. Выяснилось, что несколько лет назад они оба были в Туикнеме на игре «Варваров», даже наметили поехать вместе на матч в предстоящем сезоне. Настало время ложиться спать, и Сара с Мэттом направились по своим комнатам. А когда дом затих, Сара проскользнула к нему по лестничной площадке. Она опустила подробности, но я могла представить себе, как все было: как она совершила запретный обряд, сбросив рубашку, как напряглись мускулы ног, когда она опускалась на него, как ритмично заскрипела кровать, когда осторожность послали к чертям. И все это время ее отец, которому не давали заснуть сдавленный смех, стук изголовья о стену, беспомощно лежал под простыней и одеялами. Сара сказала, что утром, когда она встала, он уже ушел и не появлялся все воскресенье — во всяком случае, пока они с Мэттом не вернулись в Лондон.

Я отыскала скамейку у одного из фонтанов на Рыночной площади. Двадцатифутовая колонна воды брызжет и пенится, с неумолчным грохотом опадая в бассейн. Порывы ветра то и дело направляют холодную струю на меня. Солнце греет лицо. Я закрываю глаза, и мне кажется, что я сижу на палубе корабля, где-то в море.

Пол уже давно уехал с Холли. Я устала от этой внутренней войны с самой собой. Мне необходимо какое-то время, чтобы все продумать, однако лишь только я перекладываю на Пола заботу о Холли, как меня начинает снедать чувство вины. Потому что мне кажется, я от нее избавляюсь, не хочу, чтобы она была рядом. А она всегда расстраивается, тянет ко мне ручонки, поняв, что я с ней не иду. Отойдя от них, я слышу, как она плачет. Это глупо: уже через несколько минут она и не заметит моего отсутствия. Пол говорит, что она быстро приходит в свое обычное состояние; то же говорит и персонал в ее садике. Я до боли жажду иметь свободное окно, а когда оно у меня появляется, чувствую себя такой жестокой. Иногда я думаю, да нормальный ли я человек — я разговаривала с другими мамами из Общества помощи деторождению, и они говорят, что переживают то же самое, но по их рассказам это не выглядит так тяжело. У меня просто голова пухнет, когда я пытаюсь понять, что чувствуют другие. Сара говорит, что это классические материнские переживания, что я постоянно страдаю от того, что меня бросают. Я бы ей больше верила, будь у нее собственный ребенок.

Пол все только осложняет. Когда мы вышли из «Берега», я сказала, что провожу их до машины, проеду с ними до отеля. А он ответил, что все у них будет в порядке, что я не должна терять драгоценное время. Но как сказал. Вся эта поездка лишь раздражает его. Он не хотел ехать, но не хотел и оставаться в Лондоне с Холли. Не могу его понять. Провести с ней целый уик-энд, — да он должен был бы ухватиться за это. Мне бы не хотелось расставаться с Холли, но я бы на это пошла, если бы он согласился остаться с ней. Он говорит, что мечтает уйти с работы, перестать давать уроки, чтобы иметь больше времени заниматься отцовскими обязанностями. А когда ему представляется такой шанс, он его упускает. Говорит, что не может переходить от одной крайности к другой: почти не видеть Холли всю неделю, а потом двадцать четыре часа в сутки быть с ней. Сама мысль пугает его, хотя я говорю ему, что тут нет ничего особенного. В глубине души я думаю, это объясняется скорее всего тем, куда мне захотелось отправиться, почему я решила поехать именно сюда.

«Перестань ломать себе голову», — раз сто говорил он мне. Но я не могу. Папа умер, его больше нет, разборка и сортировка содержимого его дома, следствие, и пререкания, и адвокаты, и все прочее. Я могу многие часы не думать об этом. Когда я с Холли — одеваю ее, мою, кормлю, меняю подгузники, играю с ней, успокаиваю, укладываю на ночь. Когда я мчусь в детский сад, когда я по горло в работе, когда готовлю ужин, вешаю выстиранное белье, привожу в порядок дом, когда мы с Полом сидим перед теликом, умирая медленной смертью в конце каждого изнурительного дня. Однако ночью, когда, казалось бы, я должна мгновенно уснуть, в краткие мгновения в ванне, в уборной, когда среди дня появляется малейший просвет, — это наваливается на меня. Папа едет в машине по дороге. Было у него такое намерение или нет? Видел ли он тот мост и сбросил ли предельно скорость, намеренно ведя машину к неумолимому цементу? Пол говорит, надо поставить на этом крест: папы уже нет, и я ничего не могу тут поделать. Пол не понимает. Я просто не могу так поступить. Потому что это меня не отпустит. Потому что я чувствую — причина во мне.