Портрет убийцы

Я ухожу из «Таверны» в половине десятого. К тому времени твой отец уже давно исчез — понятия не имею, куда он отправился. Я влил в себя семь кружек, и мне уже все безразлично. Я устало, в состоянии атаксии, бреду по улицам, окружающим Кружевной рынок, предпочитая бодрящий ночной холод возвращению домой. Дверь кабачка закрылась, отделив от меня Изабеллу и Джесси. Приглушенный смех у бара. Я шагаю — человек без цели. И бесконечно долго остаюсь на улице.

А ты где? Тебе надоело созерцать меня, ты устала слушать мои пьяные жалобы, и ты исчезла. Будь я в более или менее нормальном состоянии, я бы тебя предупредил. А в моем дурмане у твоего тела нет массы, сила земного притяжения не властвует над тобой, и тебя несет ветер. Порывы ветра бросают тебя из стороны в сторону. Ты теряешь ориентацию, утрачиваешь чувство времени и места. Однако, как ни удивительно, ты не боишься. Наоборот: начинаешь экспериментировать. Делаешь глубокий выдох и перестаешь нестись куда-то. Взмах руки меняет твою траекторию. И ты радуешься каждому новому открытию. Расхрабрившись, ты крутишься на своей оси, переворачиваешься как пловец, ныряешь как воробушек в ночном воздухе. Кружевной рынок кажется тебе игрушечным городом. Ты заглядываешь в дома и выходишь из них, сама удивляясь тому, как ты контролируешь свой полет. Начинаешь в восторге резче срезать углы, взлетаешь прямо к крышам, взмываешь высоко, пролетая на расстоянии всего нескольких дюймов от кирпичной кладки дымовых труб. Узкий проулок манит тебя, ты погружаешься в него, глубоко ныряя, и вылетаешь в конце со свистом воздуха в ушах.

Когда ты ударяешься о стекло, не появляется ни звука; ни боли. Твои невесомые пальцы впиваются в деревянную раму — инстинктивно, защищая тебя от ранения в случае, если ты упадешь. В окно ты видишь какое-то движение во мраке. Серебристый свет луны неясен, и ты не сразу понимаешь, что бледные тени — это человеческие тела, грациозно вздымающиеся и опускающиеся. Когда глаза привыкают к темноте, ты начинаешь различать мужскую спину и ягодицы, женские бедра, обхватившие их. Это слегка забавно и в то же время тебе не по себе. Тебе хочется остаться и одновременно уйти. Прежде чем ты принимаешь решение, движения мужчины ускоряются. Неспешное становится стремительным, неистовым, нелепым. Это вызывает у тебя отвращение, и ты хочешь вырваться на волшебный воздух. Но прежде чем это происходит, мужчина дугой выгибает спину, опираясь на руки и предаваясь наслаждению. Мне очень жаль. Тебе не следовало все это наблюдать. На несколько секунд ты отчетливо видишь в полумраке профиль отца. Судорога сводит мускулы твоих рук. А он, исчерпав все силы, откатывается на бок, в последний раз поворачиваясь к тебе. Ноги его упираются в женщину. Она лежит дальше от окна, на границе сумеречного света, так что лица ее не разобрать. Правда, она стройная, и волосы у нее другой длины, да и причесана она иначе. Никак не похожа на твою мать.

Ты больше не в состоянии держаться за раму и, как осенний лист, падаешь на землю. Ты больно ударяешься о неровные камни булыжника. Мне очень жаль. Я ведь сказал, чтобы ты ушла. Говорил: ляг в постель, засни и приготовься начать новый день. В тот момент я действительно так считал. В тот вечер мне больше нечего было тебе показать, нечего рассказать о том, что я видел или даже слышал от тех, кто был там. А то, что ты только что лицезрела, столь же эфемерно, как твоя акробатика. Однако я не сомневаюсь — это реальность.

Возможно, со временем ты разделишь эту точку зрения. И не моя вина, что ты не будешь чувствовать себя свежей на следующее утро.

Изабелла еще не легла, когда я наконец вернулся домой. Я обнаружил ее на кухне, где она сидела за столом и отсутствующим взглядом смотрела в пространство. Сидела, сгорбившись. Я не мог припомнить, что видел в ней, — сидевшая передо мной поникшая фигура никак не вязалась с полной жизни художницей, у ног которой когда-то был весь мир. Я готовлюсь к битве. Стою, прислонясь к косяку двери, чувствую, как горечь жжет душу.

— Не смей никогда ставить меня в неловкое положение.

Не те слова. Я в таком состоянии, что мне следовало повернуться и уйти. Она выпрямляется на стуле, отбрасывает назад плечи. Смотрит на меня, сузив глаза. Несмотря на алкогольный туман, я понимаю, что принял ее за кого-то другого, за сломанную женщину, забывшую, как мечтают.

— Опостылело мне все это, Диклен, слышишь? Хватит с меня.

А она сильная, сильнее меня. Я это чувствую — смутно, однако чувствую. Но как все провалилось в тартарары, какие мы строили планы, в какую тюрьму превратился этот дом, какой удавкой стала моя работа — охровая грунтовка, на которую не будет наложено никакой краски, никогда.

— Значит, хватит с тебя? С меня тоже хватит. Почему же ты не уходишь и не оставляешь меня в покое?

Она вскакивает на ноги, нависает надо мной, а я не успеваю понять, что она задумала. Она уже почти прошла мимо, когда я, качнувшись, загораживаю дверь. Мы сталкиваемся. Я отбрасываю ее вбок. Она пошатнулась, но удерживается на ногах. Снова наступает на меня.