Портрет в коричневых тонах (ЛП)

Донья Эльвира чувствовала себя словно в изоляции, будучи очень далеко от своей семьи, одинокая и напуганная, убеждённая в том, что её брак был ужасной ошибкой, исправить которую под силу лишь смерти. «Но Господь всё же услышал мои мольбы, у нас появился Эдуардо, и с ночи до утра Себастьян был совершенно другим человеком – пожалуй, не сыскать на свете лучшего отца и мужа. Мы вместе уже более тридцати лет и каждый день я не устаю благодарить небеса за то счастье, что накрыло нас обоих. Нужно молиться, доченька, это очень помогает», - советовала мне женщина. Я, конечно, молилась, однако ж, надо полагать, без должного старания и постоянства, потому что каких-то перемен так и не случилось.

Различные подозрения витали в воздухе уже много месяцев, но я настойчиво отбрасывала их, испытывая отвращение к себе самой. Да я и не могла их принять, чётко не осознав нечто порочное в собственном же характере. Скорее напротив, я всё повторяла себе, что подобных предположений вовсе не существует, разве только это были происки самого дьявола, уже успевшие пустить корни и прорасти в моём мозгу, точно смертельные опухоли. С такими мыслями приходилось безжалостно бороться, однако ж злостная тревога оказалась способна на куда большее, нежели все мои добрые намерения.

Главным же моментом оставались семейные фотографии, которые я показывала Ивану Радовичу. Всё, не считающееся очевидным с первого взгляда – исходя из привычки видеть лишь то, что мы хотим видеть, как, бывало, говаривал мой учитель Хуан Риберо, - проявлялось на снимках в чёрно-белых тонах. Там же появлялся и недвусмысленный язык тела, жестов и взглядов. И начиная с этих первых заметных признаков подозрительности, я всё чаще и чаще прибегала к фотоаппарату. Под предлогом сделать альбом для доньи Элвиры я старалась запечатлеть чуть ли не каждое мгновение на моментальном фотоснимке. А уж затем, окружённая полным одиночеством, я лично проявляла их в своей мастерской и изучала с порочным вниманием. Так, постепенно, у меня появилась жалкая коллекция мельчайших доказательств, причём некоторые настолько тонки, что лишь я, отравленная отчаянием, могла их различить. С фотоаппаратом перед лицом, точно спрятавшись за маску, делавшую меня невидимой, я могла сфокусироваться на пейзаже и в то же время сохранять леденящее расстояние. К концу апреля, когда сп'aла жара и облака сгустились над горными вершинами местных вулканов, сама природа начала засыпать, готовясь встретить осень. Признаки, отчётливо проявившиеся на фотографиях, показались мне вполне достаточными, отчего я и позволила себе переключиться на ненавистную миссию, начав следить за Диего, и ввести себя как ревнивая женщина. Когда я наконец-то пришла в себя от когтей, что так и сжимали моё горло, и смогла как-то обозначить своё поведение, руководствуясь имеющимся словарём, я почувствовала, что неизбежно погружаюсь в некое болото, вылезти из которого не так уж и легко. Ревность. Кто её не испытывал, не может знать, до чего бывает больно даже просто представить себе разнообразные безумства, что совершают люди, ею движимые. За свои прожитые тридцать лет я страдала от этого чувства лишь тогда, и, надо сказать, ожог ревности оказался настолько сильным, что душевные раны не изгладились до сих пор. Надеюсь, что они не заживут уже никогда, став вечным напоминанием того, чего всеми способами стоит избегать в будущем. Диего не был моим мужчиной – никто и никогда не может принадлежать кому-либо другому – и даже тот факт, что я его супруга, не давал мне право на человека и его чувства. Ведь любовь – это добровольное соглашение, что начинается с пробежавшей между двоими искры и вполне может закончиться таким же способом. Ей угрожают множество опасностей, и если пара способна сберечь великое чувство, оно растёт, точно дерево, даёт тень и приносит плоды, но подобное происходит лишь в том случае, когда оба в нём заинтересованы. Диего же никогда так не поступал – вот отчего наши отношения были обречены с самого начала. Сейчас я, конечно же, всё понимаю, хотя тогда я была просто ослеплена, причём сначала чистым гневом, а уж затем и отчаянием.