Портрет в коричневых тонах (ЛП)

Северо, вспотев, держал палец на курке заряженного ружья, весь настороже и не осмеливаясь даже заговорить. Наконец, вернулся прадед и повёл их по лабиринту, пока все не оказались перед запертой дверью. Они недоумённо уставились на неё, словно разгадывали незнакомую карту, пока Вильямс не передал провожатому ещё пару долларов, и тогда последний её открыл. После чего люди вошли в ещё меньшую по сравнению с предыдущими комнату, более тёмную и задымлённую, а также и более тесную, потому что помещение находилось ниже уровня улицы. Здесь явно не доставало вентиляции, хотя в остальном эта походила на все предыдущие. На деревянных полках располагались пять белокожих американцев, ещё четыре человека и женщина в возрасте, однако не утратившая своего великолепия, с роскошным каскадом рыжих волос, раскинутых по плечам и спине, точно небрежно положенная накидка. Судя по утончённой одежде, перед ними оказались платёжеспособные люди. Все находились в одинаковом состоянии счастливого крайнего изумления, за исключением того, кто, едва дыша, лежал на задворках, в рваной рубашке, с распростёртыми крестом руками, кожей цвета мела и вывернутыми кверху глазами. Это и был Матиас Родригес де Санта Круз.

- Пойдёмте, сеньор, поможете мне, - распорядился Вильямс, обращаясь к Северо дель Валье. Встав по обе стороны, те подняли его с усилием, после чего каждый повесил руку человека за свою шею и таким способом несчастного и понесли, точно распятого, с повисшей головой, вялым телом, и ногами, волочившимися по утрамбованному полу. Они заново проделали долгий путь обратно по узким коридорам и пересекли одну за другой душные комнаты, пока внезапно не очутились на свежем воздухе, среди небывалой чистоты ночи, где, наконец, смогли глубоко вздохнуть, всё ещё обеспокоенные и потрясённые произошедшим. Не медля, как могли, устроили Матиаса в экипаже, и Вильямс отвёз их в холостяцкую комнату, о наличии которой, полагал Северо, служащий его тёти ничего не знал. И тем б'oльшим было удивление молодого человека, когда Вильямс вынул ключ, открыл главную дверь дома, а затем другим ключом ещё и отпёр мансарду.

- Ведь это не первый раз, когда приходится вызволять моего двоюродного брата, правда, Вильямс?

- Скажем, что и не последний, - ответил слуга.

Оба аккуратно положили Матиаса на стоявшую в углу за японской ширмой кровать. Северо приступил пропитывать того влажными тряпочками, а также трясти, чтобы возвратить с небес, где последний уже было расположился, а Вильямс, между тем, отправился искать семейного врача, предупредив, что теперь было бы не уместно сообщать об уже случившемся тёте и дяде.

- Мой двоюродный брат может умереть! – воскликнул Северо, всё ещё дрожа от ужаса.

- В этом случае будет просто необходимо рассказать обо всём хозяевам, - вежливо позволил себе сказать Вильямс.

Целых пять дней Матиас боролся с судорогами агонии, отравленный до мозга костей. Вильямс привёл в мансарду медбрата, который бы позаботился о больном, и всё уладил таким образом, чтобы отсутствие его самого не послужило поводом к скандалу в доме. Этот случай и породил несколько странную связь между Северо и Вильямсом, создав между ними некую негласную общность, которую невозможно было объяснить ни жестами, ни словами. Окажись он в эту минуту рядом с другим, менее таинственным, чем мажордом, человеком, Северо подумал бы, что разделяет определённого рода дружбу или, по крайней мере, питает к тому некоторое расположение, - но вокруг англичанина словно выросла непробиваемая стена тактичной сдержанности. Молодой человек начал за ним наблюдать. С находящимися под его началом служащими управляющий обращался с неизменной холодной и непогрешимой вежливостью, с какой докладывал что-либо и своим господам, и таким способом удавалось запугивать челядь. Ничто не ускользало из-под его надзора: ни блеск столовых приборов из чеканного серебра, ни тайны каждого, занимающего столь огромный дом, жителя. И было совершенно невозможным предположить возраст этого человека либо выяснить происхождение, казалось, тот навсегда задержался в возрасте сорока лет и, за исключением разве что британского акцента, на его прошлое не было каких-либо намёков. Так, менял белые перчатки раз тридцать на дню, костюм из чёрного сукна неизменно блестел, создавая впечатление только что выглаженного, его белая рубашка голландского льна была накрахмалена точно употребляемый для визиток бристольский картон, а обувь сверкала чуть ли не как зеркало. Для свежего дыхания сосал мятные пастилки и часто прибегал к одеколону, хотя сбрызгивался им столь тактично, что Северо ощутил запах мяты и лаванды лишь однажды, когда оба вынужденно теснили друг друга, поднимая бессознательного Матиаса в пропахшей опиумом курительной комнате. Тогда же ещё заметил и его твёрдые, точно древесина, мускулы под пиджаком, туго натянутые сухожилия на шее, его силу и уступчивость,- впрочем, те черты, что никак не соотносились с положением английского лорда, который, по меньшей мере, в конце концов, и вышел из этого человека.