Портрет в коричневых тонах (ЛП)

Взрослея, Линн всё же сохранила личико пришлого ангела и множество невообразимых изгибов собственного тела. Её фотографии распространялись годами без особых последствий для юной девушки, однако ж, всё разом переменилось, как только миновал пятнадцатый год, принёсший с собой определённые формы и осознание того, что сокрушительная привлекательность, на самом-то деле, оказывала на мужчин немалое влияние. Мать, находившаяся в подавленном состоянии в связи с имевшими огромную силу последствиями сложившейся ситуации, всячески пыталась сдерживать в своей дочери энергию обольщения. Настаивала на образцах скромности и обучала ту ходить, словно солдат, практически не двигая ни плечами, ни бёдрами, однако ж, в конечном итоге, всё пропало даром: лица мужского пола каких бы то ни было возраста, расы и статуса кружились поблизости, чтобы только восхититься юной особой. Окончательно поняв преимущества своего очарования, Линн перестала его проклинать, как то делала будучи маленькой девочкой, и решила, что на небольшой промежуток времени устроится натурщицей к художникам, пока не приедет принц на крылатом коне и не заберёт с собой разделять супружеское счастье до самой смерти. Родители ещё в детские годы смирились с фотографиями фей и качелями, всё принимая за каприз невинного создания, однако ж, видели огромный риск в том, что дочь блещет перед камерами, стремясь подражать осанке настоящей женщины. «Это позирование вовсе не приличное занятие для девушек, напротив, представляет собой сплошную распущенность», - печально определила ситуацию Элиза Соммерс, потому что понимала, что уже не удастся ни разубедить дочь в её фантазиях, ни защитить от ловушек, коими чревата женская красота. Как-то раз она поделилась с Тао Чьеном своими стремлениями. Это произошло в один из тех как нельзя кстати подходящих моментов, когда оба сделали передышку в своих любовных ласках. Он объяснил, что у каждого человека своя карма, что невозможно руководить чужими жизнями, допускается лишь время от времени несколько корректировать направление собственной, но Элиза и не думала допускать того, чтобы какое-либо несчастье застало её врасплох. Она всегда сопровождала Линн, когда той нужно было позировать перед фотографами. Мать всячески оберегала достоинство дочери – никто не видел никаких подкладок штанин, несмотря на всяческие ухищрения и попытки к этому творческих людей – и теперь, когда дочери уже исполнилось девятнадцать лет, Элиза была готова удвоить своё рвение.

- …есть один художник, который чуть ли не преследует нашу дочь Линн. И добивается того, чтобы она позировала для картины, изображающей Саломею, - объявила она однажды своему мужу.

- Кого? – спросил Тао Чьен, чуть приподняв взор от Медицинской энциклопедии.

- Саломею, ту, которая во время танца скидывала с себя все семь вуалей, одну за другой, Тао. Почитай Библию.

- Если это из Библии, то всё должно быть хорошо, я полагаю, - рассеянно прошептал он.

- Ты знаешь, каковой была мода во времена святого Иоанна Крестителя? Стоит мне отвлечься, как твою дочь нарисуют с выставленной напоказ грудью!

- Тогда ты не отвлекайся, - улыбнулся Тао Чьен, обнимая за талию свою жену и сажая ту на книжонку, что лежала на коленях. А заодно и предупредил любимую, чтобы она перестала прислушиваться к различным уловкам собственного воображения.

- Ай, Тао! Что же мы будем делать с Линн?

- Да ничего, Элиза, нашей дочери пора бы и уже выйти замуж и подарить нам внуков.

- Но она ведь ещё девочка!

- Будь мы в Китае, то ей уже даже поздно искать жениха.

- Мы с тобой в Америке и наша дочь не выйдет замуж за китайца, - уточнила она.

- Почему же? Тебе так не нравятся китайцы? – подтрунил чжун и.

- В мире больше нет мужчины, похожего на тебя, Тао, но я думаю, что Линн сочетается браком с белым человеком.

- Американцы совершенно не умеют заниматься любовью, могу я тебе сообщить, судя по тому, что мне рассказывали.

- Так, может быть, ты их и научишь, - залилась румянцем Элиза, уткнувшись носом в шею мужа.