Портрет в коричневых тонах (ЛП)

Женщина боялась оставаться в деревне, потому что там её мужу было чрезвычайно трудно с ней общаться, поскольку в самый разгар революции, что ныне имела место в стране, почта, как правило, терялась, а в сельскую местность практически и не доходила.

Уже в самом начале своих взаимоотношений с Северо, когда Нивее стала очевидна её собственная плодовитость, та поняла, что если способна осуществлять повседневный уход за собой, пытаясь по-прежнему уединяться в стенах дома при каждой беременности и родах, оставшаяся жизнь так и пройдёт в заточении. Поэтому женщина решила больше не окутывать тайной будущее материнство и поскольку с выпиравшим брюхом ходила не иначе как гоголем, в целом, к великому ужасу «приличного» общества, напоминая потерявшую всякий стыд крестьянку, то и рожала без лишних кривляний. Затем она провела в одиночестве всего лишь три дня – вместо сорокадневного срока, как того требовал врач -, по истечении которых выходила куда угодно, и даже митинги суфражисток, к коим сама и принадлежала, неизменно посещала в сопровождении собственных малышей и нянек. Последние представляли собой девочек-подростков, чья жизнь никогда не выходила за пределы деревни и уготовила им лишь долю служанок вплоть до смерти, если только бедняжки случайно не забеременеют либо же выйдут замуж, что, собственно, было маловероятно. Эти самоотверженные девушки росли, чахли и умирали в стенах дома, спали в грязных, с жирными пятнами, комнатах без окон и питались остатками с главного стола. Они обожали детей, которых волею судьбы выпало растить, особенно мальчиков. Тогда как дочери, выйдя замуж, покидали дом, в какой-то степени считаясь частью приданого, и отправлялись прислуживать уже новому поколению. Во времена, когда всё, касаемое материнства, держалось в тайне, я в свои одиннадцать лет, благодаря нашей, совместной с Нивеей, жизни, обучилась тому, на что любая другая девочка моего круга даже не обращала внимания. В деревне, когда, как правило, животные начинали спариваться или рожать, девочек силой держали дома, закрывая даже ставни, ведь по-прежнему исходили из основ, заключающихся в том, что подобные естественные отправления травмировали наши чувствительные души и сеяли в наши головы одни порочные мысли. И были правы, потому что роскошное зрелище, которое демонстрировал храбрый дикий конь, взбираясь на очередную кобылу, что я увидела совершенно случайно в земельном владении своих двоюродных братьев и сестёр, до сих пор воспламеняло мою кровь. В наше время, когда на дворе уже давно стоит 1910 год, и когда двадцатилетняя разница в возрасте между мной и Нивеей практически исчезла, и теперь она, скорее, моя подруга, нежели тётя, я узнала, что ежегодные роды никогда не являлись для молодой женщины серьёзным препятствием. Беременная или же нет, она всё равно с откровенным бесстыдством шалила вместе с мужем. Как-то раз, ведя очередную доверительную беседу, я спросила, почему же родилось столько детей – а было их пятнадцать, правда, выжили лишь одиннадцать. Она мне ответила, что иначе было и нельзя, ведь ни одно из мудрых средств так и не дало результата, равно как и оказались бесполезными различные советы французских повивальных бабок. От огромного истощения женщину спасла неистовая физическая сила, которой наделила её природа, и жизнерадостная позиция - ведь только благодаря данным качествам и удалось не запутаться в затруднительном положении, сложившемся на личном фронте. Растила детей, прибегая к тому же принципу, по какому всегда занималась домашними делами: раздавая поручения направо и налево. Едва родив, женщина туго перевязывала грудь и передавала малышку кормилице; в доме жило практически столько же нянек, сколько было детей. Лёгкость, с которой рожала Нивея, её собственное отменное здоровье и благополучное разрешение от бремени спасло близкие отношения с Северо; любому было нетрудно догадаться о страстных ласках, что объединяли их обоих. Она мне рассказывала, что благодаря запрещённым книгам, которые некогда тщательно прочла в библиотеке своего дяди, научилась поистине фантастическим любовным позам, включая и самые спокойные, подходящие любящим друг друга людям, но ограниченным в движениях, как, собственно, и было в их случае. Его сдерживала ампутированная нога, а её – беременное брюхо. Уж и не знаю, каковым являлось любимое кривляние этой пары. Тем не менее, воображаю себе, что моменты самого высшего наслаждения случались как раз тогда, когда оба играли в потёмках, не производя ни малейшего шума, словно в комнате присутствовала монахиня, едва не засыпавшая от шоколада с валерьянкой и мучимая желанием согрешить.