Портрет в русской живописи XVII-первой половины XIX века

Однако было бы абсолютно неверно считать вторую четверть XIX века временем, когда живописный портрет оказался в стороне от главного развития передовой русской художественной культуры. Общественный интерес к портрету, пожалуй, даже растет — именно теперь тема портрета становится популярной в художественной литературе. Отношение к серьезным портретам, исполненным сильными мастерами показывает следующий отрывок из „Взгляда на русскую литературу 1847 года“ В. Г. Белинского: „Уметь писать верно портрет есть уже своего рода талант, но этим не оканчивается все... Пусть с него же снимет портрет Тыранов или Брюллов — и вам покажется, что зеркало не так верно повторяет образ вашего знакомого, как этот портрет, потому что это будет уже не только портрет, но и художественное произведение, в котором схвачено не одно внешнее сходство, но вся душа оригинала“. „Художественных произведений“ в таком смысле русская живопись в эти годы создала немало. Но высокий уровень русской живописи — и эстетический и этический — впервые за полтора века определяется теперь не портретистами. Ведущими мастерами стали исторические живописцы А. Иванов и К. Брюллов и жанрист П. Федотов. С ними оказались связаны и лучшие достижения в портрете.

Для Александра Андреевича Иванова (1806—1858) портрет никогда не становился главной творческой задачей. За редкими исключениями („Автопортрет“, „Портрет Н. В. Гоголя“), его портреты были вспомогательными этюдами для больших исторических полотен. Таков этюд „Виттория Кальдони“ для картины „Апполон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением“ и „Натурщица Ассунта“ — для его главного произведения — „Явление Христа народу“. Однако и немногочисленные портретные штудии Иванова приобретают серьезную и подлинную значительность, оказываясь иногда („Виттория Марини“) в центре проблематики его творчества. Тогда в его портретах выражаются „зрелость творческой мысли, простота, заключившая в себе сложный духовный опыт, мастерство, которое дается не одним только знанием и тренировкой, но подлинной человеческой мудростью“[56].

Если у других непортретистов (Венецианов, Иванов) портрет обычно совпадал с основной линией их искусства, то в критическом, драматическом, а к концу жизни трагическом творчестве Павла Андреевича Федотова (1815—1852) портрет занял особый интимный и светлый уголок, напоминающий о лирической правдивости Венецианова. „В портрете на редкость цельно выявляется человечность самого Федотова, качества его души, его доброта и мягкость, свойственное ему любовное отношение к людям — все то, что так привлекало в художнике его современников“[57].

В свои небольшие портретные картинки, как графические, так и живописные, списанные, как правило, с близких и симпатичных ему людей, он часто вводил привычные для него жанровые детали, решая их интерьерно, в духе венециановского типа картин „в комнатах“. Свет, которым в таких интерьерных портретах охотно оперировал мастер, бытовые детали — книги, музыкальные инструменты, деловые бумаги — создавали тихую и светлую атмосферу духовной жизни моделей, близкую по духу к таким современным ему „интерьерным“ стихам, как, например, „Воспоминание о детстве“ И. С. Никитина:

„Я помню дом наш деревянный,
Кусты сирени вкруг него,
Подъезд, три комнаты простые
С балконом на широкий двор,
Портретов рамы золотые,

Лампаду перед образами,

Большой диван и круглый стол,
На нем часы, стакан с цветами,
Под ним узорчатый ковер...“

В применении такого „жанристского“ метода кроется разгадка тонкого психологизма скромных камерных портретов Федотова, считавшего, что портрет должен быть исторической картиной, в которой изображаемое лицо было бы „действователем: тогда только... будет... виден характер того, с кого пишут“. Сейчас портреты Федотова — и точные исторические свидетельства о времени и людях и, особенно в женских образах, творения чистой, гармонической поэзии.

В отличие от Иванова и Федотова Карл Павлович Брюллов (1799—1852) был прирожденным портретистом. Хотя при жизни художника шумной славой своей он был обязан прежде всего „Последнему дню Помпеи“, сейчас лучшим в его богатом творческом наследии представляются, скорее, портреты. Можно даже сказать, что Брюллов стал последним крупным мастером портрета всей обширной эпохи русской живописи, охватываемой нашим альбомом. Он достойно завершил развитие основных типов русского портрета этой эпохи — и парадного, и камерного. В его творчестве полнее всего отразились противоречивые черты второго этапа романтического направления в живописи.