Портреты и прочие художества

Первый раз, когда я себя, да и родители тоже, не ограничивал в жрачке, был на Украине в Полтавской области на родине моего отца. Борщи, жареные, пареные куры, сало и колбасы, вареная кукуруза, вареники всех видов, гречневая каша со шкварками. Не знаю, может, свежесть продукта была такова, но я ел все – уминал за обе щеки. Причем московские аналоги подобных кушаний не вызывали у меня восторга и поэтому их уже сто лет не готовили. Последнюю жареную, ну вкуснющую курицу мы съели в поезде, возвращаясь в Москву. Было начало осени, было много фруктов и овощей, поэтому переход на столичный режим питания произошел плавно.

Институт. Три пары, между второй и третьей двадцатиминутный перерыв, и надо успеть прорваться в буфет, отстоять очередь, купить и съесть хоть что-то. Все это делалось в экспресс-режиме, и, наверное, с тех пор я не умею есть медленно. Фраза: «тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу», не про меня. Я получаю удовольствие, проглатывая съестное, как удав. Мне говорили, что это вредно, что это некрасиво, – не помогает. А может, я боялся и боюсь, что отнимут? Надо еще разок прошерстить свое детство. Слышал, что все проблемы оттуда. А потом были ВИА и гастроли. Питание исключительно в ресторанах. Но антрекоты и лангеты не отличались изысканностью. Нас называли кандидатами в язвенники… Чтобы не травиться, мы отказались от рубленого мяса и всяких там солянок, считая, что повара эти блюда могут делать из некондиционных продуктов.

Иногда мы ездили заграницу. Если эта заграница была с суточными, то об этом писано-переписано: суп-письмо, кипятильники, плитки, колбаса и консервы. А если принимающая сторона нас кормила, то тогда шанс вкусно поесть и пьяно попить увеличивался. И, возвращаясь в Москву, мы взахлеб рассказывали о невиданных рыбах и тушах диких зверей на вертеле; о громадных креветках и рыбе, которую мы ели практически сырой. Вот…

Но поездки были нечасты, а желание вкусно поесть никуда не улетучивалось. Грех чревоугодия охватывал артиста, как только появлялась возможность «хорошо посидеть». И это чаще всего происходило, если мы в еще «пламеневские» времена выезжали «культурно» обслуживать наших солдат за границу.

Германия, Чехословакия, Венгрия, Польша. Командиры частей, как будто соревнуясь друг с другом, накрывали столы, которые раньше виделись только в кино, да и то зачастую в бутафорском исполнении. После подобных гастролей мы привозили по 6–8 кг лишнего веса и некоторое время обносили свое туловище подальше от зеркала.

А в одну из поездок на Дальний Восток мы на Сахалине застали период, когда кета шла на нерест. И нам устроили «рыбный день». Давнишняя мечта многих советских трудящихся – поесть икру ложкой – свершилась. Но икра – это было самое простое… Меня поразило рагу из животиков (теши) кеты. Потом мне кто-то объяснил, что сало самое вкусное тоже из животиков. Больше скажу – умеренный животик не портит и женщину, но об этом после…

И наступила перестройка, а мы неожиданно для себя влетели в капитализм, и все можно найти, все можно попробовать, лишь бы были деньги, а они были, ну хотя бы для того, чтобы во время путешествия познакомиться с национальной кухней. И я, да и моя жена, с которой мы все чаще стали путешествовать вместе, не отказывали себе в удовольствии полакомиться национальными изысками.

Иногда нравилось, иногда мы не въезжали во вкус новых блюд. Во всяком случае, ошеломлений, открытий не было. Хотя запомнились рыба Севера, кухня Азербайджана. Запомнилась вечеринка в Кишиневе, когда меня накормили ягненком, вынутым из чрева матери. Наверное, это был ягненок, шкура которого пошла на изготовление меха каракульча. Вкусно.

Африка, Кения, Найроби… Нас, как туристов, отвели в ресторан, где подали ассорти из африканских животных. Там были и жираф, и зебра, и даже крокодил. Мясо крокодила, кстати, было похоже на жирную курицу. Вот видишь?

Однажды я, Татьяна и наш старший – Никита, а это было в дни, когда рухнул СССР, попали в Нью-Йорк. Мы остановились в съемной квартире у Валова. Там в этот момент обитала его мама, по соседству обосновался С. Дюжиков со своей женой. И в один из вечеров мы решили, вспомнив Аверченко и Гиляровского, устроить русский ужин в Нью-Йорке. Закупили водки, картошки, а за разными деликатесами рванули на Брайтон.

– Клара, сколько стоит языковая колбаса? – спрашивала одна продавщица другую в продмаге, характерно грассируя «Р».

– Три рубля 25 центов.

И мы закупили: икры, селедки-залом, рыбцов, всяких колбас, солений. И ужин удался, особенно это будет понятно, если вспомнить пустые московские прилавки того времени.

И сейчас, подводя итог своему гастрономическому экскурсу, скажу, что люблю простую, грубую пищу без особых изысков: картошка, но желательно своя, без нитратов; соленья, мясо нежирное (свинина уже не греет), рыба, лучше речная дикая. Всякую норвежскую семгу из ихних рыбных свинарников ни-ни.

Да ладно уж…