Портреты и размышления

Нечто подобное уже не раз случалось с произведениями Олдингтона, и приходится только сожалеть об этом. Горечь в них есть. Но она превалирует в одной-двух книгах, да и в них соединена со многим другим. Во всем, что он ни написал, следует выявить множество иных, гораздо более важных сторон. Для того чтобы оценить творчество Олдингтона во всей его полноте, нужно понять эту горечь, но поставить ее на подобающее ей место, усмотреть за ней определенную концепцию жизни, определенный тип эмоционального, чувственного восприятия мира, одним из результатов которого и является эта «горечь».

В том, что он пишет, есть очень много личного, в лучшем смысле этого слова. Во всем сказывается, используя его собственное выражение, определенная «концепция жизни», прочувствованный жизненный опыт. И чтобы правильно понять его, мне кажется, следует понять некоторые стороны его личности: ведь не случайно, что нередко в его книгах, в особенности в предисловиях, мы находим четко продуманные авторские признания. В них есть особая душевная тонкость, присущая сильной и страстной натуре. Его книги населены персонажами, необычайно чувствительными и гордыми, глубоко переживающими свое унижение или позор; это гордые одиночки, сознающие свое одиночество и отчаянно, остро воспринимающие все, даже враждебный взгляд. Но как только олдингтоновский герой убедится, что его любят, немедленно падают все барьеры. Сколь велика его гордость, столь же велика его готовность с радостью отдаться дружбе или любви: «…в глубине души он был чрезвычайно щедрый, импульсивный человек, в чем-то даже похожий на Дон Кихота», «…в первый раз в жизни он почувствовал и понял, что такое мужское товарищество, искренний и откровенный разговор, свободное общение двух характеров».

Эта удивительная душевная тонкость пронизывает все его произведения, а в особенности романы. Достаточно почувствовать это, как начинаешь лучше понимать его романы, в особенности если к тому же видишь, что эта тонкость сочетается с энергией, авторитетностью, силой. Иначе говоря, в этой олдингтоновской душевной восприимчивости нет ничего пассивного: относясь с подозрением к враждебному миру, он скорее готов атаковать, но не ждать нападения.

Нередко окружающий мир представляется ему чужим, враждебным, ранящим. Но в дружбе и особенно в любви он чувствует тот восторг, который сильнее этой враждебности. И именно отсюда, из этих проявлений душевной тонкости он черпает надежду. Он назвал себя романтиком-идеалистом, и это совершенно верно. Он понимает, что в жизни есть нечто большее, чем простая суета или столкновение крайностей. Он верит в «цельность и товарищество» поколения, которое «горячо надеялось, яростно боролось и глубоко страдало», а более всего — в свой романтический идеал любви, которая «прекраснее, полнее жизни»: «Он любит даже не столько жизнь с женщиной, но ту энергию и красоту существования, которые становятся их общим достоянием. Это жизнь здесь и теперь, жизнь чувств, жизнь глубоких инстинктивных сил».

В последней фразе звучит отзвук Лоренса^{12}, но витализм Олдингтона иного свойства, в основе своей он бы остался совершенно таким же, даже если бы Олдингтон вовсе не знал Лоренса. Одно из свидетельств его достижений как художника в том, что этот взгляд идеалиста нашел убедительное, реальное воплощение в его книгах, прежде всего в романе «Все люди — враги» и в его лучшем произведении — поэме «Кристальный мир»^{13}.

Такова позитивная сторона романтического идеализма. Это главное в Олдингтоне. Сила убежденности Олдингтона, глубина его характера, особая, присущая художнику одаренность ума и сердца сделали убедительным этот романтический идеализм.

Но если ждешь так много и если порой удается осуществить свою самую прекрасную мечту, ты обречен глубоко страдать тогда, когда жизнь не предлагает ничего, даже отдаленно напоминающего идеал. И в этом — неизбежное наказание всякого идеалиста. Если спокойно смотришь на род человеческий, принимаешь людей такими, какие они есть, не ждешь от них больше того, чем они могут дать, — тогда тебе не испытать тех минут восторженного счастья и глубокого отчаянья, которые испытывает идеалист.

Олдингтоновская горечь возникает при том, что идеал повержен, а чувства до предела обострены. Олдингтон видит, что мир слишком непохож на тот, каким он хотел бы его видеть. Он наблюдает людей: жестоких, запуганных, а главное, глупых. Он видит, что они равнодушны к красоте, не понимают, что значит «жить здесь и теперь», а ведь, научившись этому, они могли бы украсить свою унылую и трудную жизнь; он был свидетелем того, как его сверстников с помощью массового оглупления вовлекли в войну, видел, что новое поколение готовят к новой войне. Он не может не замечать вульгарность, тупость и страданье, и, чем острее его взгляд, тем яростнее гнев, с которым он обрушивается на мир.