Всё произошло неожиданно. Дело в том, что после долгих безуспешных поисков, не оставлявших надежды в течение многих лет, вдруг нашлась его родная сестра Надюша, с которой он расстался в 1945 году в немецком концлагере под Мюнхеном Узниками этого лагеря были в общей сложности 250 тыс. детей разных возрастов из 24 стран, из них около 70 тыс. были убиты и замучены, в том числе 12 тыс. советских детей. Когда брата и сестру угнали в концлагерь, было им 14 и 13 лет. Сергей Петрович всё хорошо помнил: как их вместе с другими детьми везли в товарном вагоне, как от страха они прижимались друг к другу, как на границе каждому выдали жестяной номер для «постоянного ношения» вместо имени и фамилии, как одели в полосатые костюмы, а утром под конвоем выводили на работу в депо, где приходилось чистить и мыть колёса паровозов, идущих на фронт. Когда двигались составы с орудиями или снарядами, ребят сажали в ряд вдоль железнодорожного полотна как живой щит русские лётчики, видя сидящих детей, не открывали огонь по составам Многие дети гибли от голода и болезней, многие – от «экспериментов» немецких докторов над ними…
Сергей и Надя, к счастью, остались живы, пройдя жернова гитлеровского концлагеря. В апреле 1945 года лагерь был освобождён, а Сергей и Надя потерялись. И все эти годы он и мать искали Надюшу и надеялись, надеялись… Уже и мамы давно нет, и вдруг – письмо из Парижа от сестры с просьбой приехать. Это было невероятно!
Сергей Петрович поделился со мной своей радостью. У меня в столе лежал вышедший тогда мой первый сборник стихов «Весенний снегопад»; я отметила жирной галкой стихотворение «Последний приют» и сказала: «Прочтите, пожалуйста, это вашей сестре и непременно побывайте на кладбище Сен-Женевьев де Буа и там обязательно зайдите в Успенский собор, поставьте свечи за упокой наших соотечественников – эмигрантов первой волны во Франции, покинувших Россию после 1917 года и Гражданской войны.
И ещё: поклонитесь могиле Ивана Алексеевича Бунина – это мой любимый писатель. Такая вот великая просьба к вам…» Сергей Петрович обещал выполнить.
Мне, конечно, хотелось узнать о судьбе Надюши: как она попала во Францию, почему долгие годы не давала о себе знать. Но, честно говоря, на новую встречу с Сергеем Петровичем я не надеялась, только думала, как он всё выдержит?! Ведь и горе и радость – это стресс, а для больного сердца это небезразлично. Но прошло некоторое время, и вдруг Сергей Петрович предстал передо мной помолодевший, повеселевший, одетый с «не нашей» строгой элегантностью – в сером костюме, красивой рубашке с галстуком «Надюша приодела», – смущённо улыбаясь, сказал Сергей Петрович.
Мы нашли маленькое тихое кафе, удобное для беседы, и просидели часа три. «Начну с того, – говорил Сергей Петрович, – что я совсем не узнал Надюшу. В моей памяти она навсегда осталась подростком А здесь – гранд-дама… но улыбка, глаза – всё те же. Мы долго плакали, обняв друг друга Тогда, в апреле сорок пятого, когда мы потерялись, от разорвавшегося рядом снаряда Надю контузило. Она потеряла сознание и сама не поняла, как оказалась в госпитале в другой стране – во Франции. Её выходили. Позже она, как и другие, пыталась вернуться домой. Слушала радио, рассказы очевидцев и узнавала, что всех, кто по репатриации возвращался на родину, обвиняли в измене и судили, приговаривая к ссылке на 10 лет. По пересечении границы сажали в зарешёченные “телячьи” вагоны и отправляли в лагерь, в Сибирь; документы отбирали; в редких случаях кому-то чудом удавалось остаться незамеченным для НКВД. Но самое страшное – преследовали и родственников, живших в России, чего все боялись больше всего. Так люди становились невозвращенцами, эмигрантами, вынужденно покинувшими родину. Они начинали испытывать непонятное чувство вины – в чём же она была, их вина? – и страх, который вырывался на свободу ночью, страх за себя, за родных, за будущее. Научились жить осторожно, с оглядкой, не гнушаясь никакой работы. Образовался некий маленький союз друзей по несчастью, объединённых памятью о прошлом и мечтой когда-нибудь вернуться домой. Культ прошлого становился их страстью, но они доживали свой век в Париже, на чужбине, которая так и не стала их родиной. Каждое воскресенье шли на слркбу в православный храм и неистово молились…