Портреты пером

Студентам Петербургского университета неожиданно были объявлены новые правила. С начала учебного года министр Путятин вводил «матрикулы» — зачетные книжки, без предъявления которых в здание университета не впускали. Вводилась обязательная плата за обучение.

Студенты открыто возмущались.

«Университет в прошлое воскресенье закрыт и запечатан, — сообщал Полонский 27 сентября в письме к Софье Адриановне Сонцевой в Брюссель. — В понедельник толпа студентов, т. е. все студенты пошли к попечителю [от университета через весь город] узнать, что это значит, — их окружило войско… Ночью взято под арест до 70 студентов. Умы раздражены, весь город в волнении. Публика сочувствует студентам… Как хорошо, что вы не в Питере, как бы вы волновались, как бы негодовали!»

Две недели спустя толпа студентов собралась возле запертого университета, попыталась силой войти внутрь. Двести сорок человек было арестовано и доставлено в Петропавловскую крепость. Оттуда их через несколько дней перевели в Кронштадт. И заперли там в палатах госпиталя.

В числе арестованных студентов были сын Андрея Ивановича Штакеншнейдера Адриан и шестнадцатилетний Александр Сонцев, который и студентом еще не был. Отец его, Адриан Александрович, жил тогда в Витебске, и Полонский решил немедленно сообщить ему о происшедшем. «Нынче был я у Штакеншнейдеров… — написал он в письме. — За обедом, слышу, говорит Бенедиктов: „Вот и Сонцев был также взят, хоть он и не студент, и молодой человек сам не знает, за что его взяли“».

«Милый друг Адриан! — писал Полонский Сонцеву-старшему 1 ноября. — …Вчера пронесся слух, что кронштадтские пленники опять переведены в крепость. Нынче утром я туда отправился в объезд, ибо мосты все разведены. Виделся с комендантом [крепости], рассказал ему, в чем дело. Комендант сказал мне, что сейчас бы позволил мне видеться с твоим сыном, если бы он был в крепости, но все отвезенные в Кронштадт еще в Кронштадте. Ранняя зима с морозами до 10 градусов, застывшая Нева и снег по колено совершенно прервали всякое сообщение с Кронштадтом».

Софье Сонцевой Полонский послал еще одно письмо в Брюссель:

«Вы отчасти угадали причину моего молчания — я не очень здоров и хандрю… Но это вовсе не помешало бы мне написать к Вам. Если бы не было третьей причины, о которой Вы не догадываетесь. Это причина чисто психологическая. Мне противно было думать, что мое дружеское письмо к Вам, прежде чем дойдет до Вас, будет прочитано — черт знает кем. Здесь в Питере все убеждены, что все заграничные письма вскрываются и читаются… Живешь в России — кажется, можно бы привыкнуть ко всему. Ведь взята же вся моя переписка с Михайловым — и где она, кто ее изучает? Господь знает… Отчего бы, кажется, не привыкнуть? Так нет! Никак не могу угомонить души своей…»

В начале декабря было освобождено большинство арестованных студентов. И стало известно, что Михайлов осужден на шесть лет каторги.

«Вчера был у нового генерал-губернатора, — сообщал Полонский Сонцеву, — просил позволения видеться с Михайловым. Мне завидно, что он идет на каторгу, — кажется, с удовольствием пошел бы на его место…» Даже так!

Не знал он утром 14 декабря, что в это утро Михайлова заковали в кандалы и еще затемно (зимой в Петербурге светает поздно) привезли на площадь у Сытного рынка. Посмотреть на привезенного арестанта собралась на заснеженной площади небольшая толпа — случайные прохожие. На специально сооруженном помосте был совершен над Михайловым обряд гражданской казни: при барабанном бое поставили его на колени, прочитали приговор, переломили над головой осужденного шпагу. Затем его отвезли обратно в крепость.

В полдень к нему на свидание допустили нескольких близких ему людей, в том числе Шелгунова и Полонского.

В тот же день Михайлова увезли на каторгу в Сибирь.