Портреты заговорили

Видеть в Наталье Николаевне только жертву людской клеветы, отравлявшей и жизнь, и память Натальи Николаевны Пушкиной-Ланской, было бы, на мой взгляд, не верно. Эта житейски умная, добрая и привлекательная женщина, к несчастью её самой, несчастью России и всего человечества, полюбила кавалергарда Дантеса и не сумела преодолеть этой любви. Самой трагической её ошибкой было согласие на роковое свидание с Дантесом в кавалергардских казармах уже после его женитьбы на Екатерине Николаевне. Не могла она не понимать, скажем вернее — не имела права не понимать, к каким последствиям может привести это свидание при столь крайне напряжённых и непримиримых отношениях её мужа и её поклонника. В книге Ободовской и Дементьева мы, как и можно было, ожидать, не находим ничего нового по этому вопросу. Однако он существует и, будет продолжать существовать в своей трагической обнаженности.

III

Жена поэта встречалась с Долли Фикельмон главным образом в обществе, на многолюдных балах и приёмах, но от времени до времени, несомненно, бывали и встречи „запросто“, в тесном кругу друзей. Об одном из таких обедов у Фикельмон мы узнаем из недатированной записки Долли к Вяземскому:[418] „Дорогой Вяземский, вы должны сегодня достаточно хорошо себя чувствовать, чтобы пообедать у нас. Зинаида приедет в последний раз, Пушкины (поэт)[419], Смирновы обедают у меня. Итак, приезжайте в 5 ч. — я вам дам бульон для больного! Долли“.

Прошу читателя вместе со мной всмотреться в текст этой дружеской записки, так как она содержит хотя и очень малозначительный, но всё же новый факт из жизни поэта. Среди близких знакомых Фикельмон мы знаем только одну Зинаиду — графиню Зинаиду Ивановну Лебцельтерн, урождённую графиню Лаваль. Её муж был предшественником Фикельмона на посту посла в Петербурге. Лебцельтерн приехала в столицу на пароходе около 10 мая 1832 года[420], надо думать, для свидания с родными. Долли Фикельмон упоминает о ней в записях 15 мая и 20 августа того же года[421]. По-видимому, во второй половине августа её новая приятельница собиралась уезжать или уже уехала обратно за границу.

С другой стороны, именно в это время в письмах Вяземского к жене есть ряд упоминаний о его довольно упорном желудочном заболевании. 14 августа Пётр Андреевич ещё болен и его навещает графиня Долли вместе с матерью, а 17-го он уже принимается подыскивать квартиру для семьи[422]. Таким образом, можно считать, что Пушкин был приглашён с женой пообедать у Фикельмон в тесном кругу в половине августа 1832 года. В бальных залах Наталья Николаевна Пушкина была одной из самых ярких звёзд. Красотой могла соперничать с кем угодно — в том числе и с Фикельмон. Вероятно, она научилась также довольно умело поддерживать лёгкий, „салонный“ разговор, хотя с этой стороны мы знаем её очень мало. Пушкина не могла не понимать, что соперничать ей с „посольшей“ трудно. Она, несомненно, ревновала мужа к Дарье Фёдоровне — справедливо или нет, об этом мы скажем дальше. Вообще же хорошо известно, что, нежно любя жену, Пушкин увлекался и другими женщинами. В письмах к Наталье Николаевне ему не раз приходилось оправдываться против её подозрений. Кроме Долли она ставила ему в укор Александру Осиповну Смирнову, графиню Надежду Львовну Соллогуб, по мужу Свистунову, Софью Николаевну Карамзину и многих других.

Ещё будучи невестой, Таша Гончарова вообразила, что жених её неравнодушен к некой княгине Голицыной, к которой он заезжал по делам. Потом, в Петербурге, в число предполагаемых увлечений мужа попала Полина Шишкова. С последней, однако, дело обстоит сложнее. Положившись на указание П. Е. Щёголева[423], я назвал её в книге „Если заговорят портреты“ „никому не известной“, но, несомненно, ошибся. Речь идёт о фрейлине Прасковье (Полине) Дмитриевне Шишковой, относительно которой Пушкин писал жене 30 июня 1834 года: „Твоя Шишкова ошиблась: я за её дочкой Полиной не волочился[424] потому, что не видывал <…>“. Вряд ли важно и нужно выяснять, правда это или нет, тем более что, судя по контексту письма, имеется в виду одно из увлечений холостого Пушкина.