Портреты заговорили

Не берусь судить о том, что сказал бы француз об этих строках Жуковского. Мне лично они и в подлиннике кажутся очень уж изощрённым выражением искреннего, дружеского чувства. Остальная часть письма носит деловой характер. Графиня Фикельмон и Жуковский встречались и после отъезда Дарьи Фёдоровны из России. Жуковский в своём дневнике упоминает о том, что он несколько раз посещал Долли во время пребывания в Риме в конце 1838 и начале 1839 года. 14—26 января 1839 года он записывает: «У графини Фикельмон. Опять больна и не говорит»[455]. Сама Дарья Фёдоровна пишет об этих встречах Вяземскому из Рима 7 января 1839 года:[456] «Жуковский настолько влюблён в Рим, что ему от этого двадцать лет или того меньше, если такое возможно. Он ходит туда и сюда; он в постоянном восхищении, никогда не устаёт и забывает обо всём, но не может утешиться от того, что нужно так скоро уезжать. Великий князь отбывает 14 января, едет на две недели в Неаполь, возвращается сюда на неделю, переезжает через Альпы в начале марта и продолжает остальную часть своего большого путешествия в Англию чрезвычайно быстро, как перелётная птица. Жуковский считает это варварством и очень опечален»[457].

В 1841 году Жуковский, разочаровавшись в великом князе, своём воспитаннике, ушёл в отставку и уехал за границу. В том же году он женился на дочери немецкого художника Герхарда Рейтерна и поселился в Дюссельдорфе[458]. В августе 1844 года Долли Фикельмон встретилась с поэтом во Франкфурте и познакомилась с его молодой женой (в это время ей было всего 22 года). 29 августа она пишет сестре: «Его жена прелестна, ангел Гольбейна, один из этих средневековых образов, белокурая, строгая и нежная, задумчивая и столь чистосердечная, что она как бы и не принадлежит к здешнему миру»[459]. В той же тональности, через несколько месяцев после свидания (16/28 января 1845 года) пишет и Жуковский[460]. Поблагодарив Фикельмон за письмо (оно до нас не дошло), он, в очень патетических выражениях, сообщает ей о рождении своего сына, «который, как звезда с неба, появился на свет в первый день года (1/13 января)». Следует ряд подробностей о состоянии здоровья новорождённого и матери, после чего Жуковский прибавляет, что его жена, как только сможет держать перо в руках, «сама выразит вам радость, которую доставило ей ваше прелестное письмо, живо напомнившее нам обоим и вашу душу, такую добрую и ласковую, и черты вашего лица, и звук вашего голоса. Мы оба с радостью узнали, что ваши страдания уменьшились <…>». Своё письмо Жуковский заканчивает ещё одним патетическим обращением: «Моя жена просит вас принять уверение в её признательной дружбе: вы были для неё мгновенным видением, но видением, которое можно назвать откровением <…>». Желая уточнить смысл последнего слова, поэт пишет его не по-французски, а по-немецки — «Offenbarung». Оказывается, Долли Фикельмон можно было назвать посланницей бога…

В архиве Пушкинского дома хранится ещё одно письмо Долли к Жуковскому. Оно, по-видимому, не является запоздалым ответом на предыдущее письмо поэта:

«Карлсбад, 1 июля 1845 г.

Мой дорогой Жуковский Андрей Муравьёв, должно быть, уехал куда-то на Рейн, — если вы о нём услышите, перешлите ему, пожалуйста, прилагаемое письмо. Это ответ, который я ему должна».

Из дальнейшего текста письма следует, что Жуковский недавно встретился с графом Фикельмоном. Упомянув о слабом здоровье мужа, Дарья Фёдоровна продолжает: «Напишите мне о вашей милой и симпатичной жене, о ваших милых маленьких детках — поцелуйте их нежно за меня. Часто думаю о вашем красивом счастье, о котором рада была узнать. Не забывайте меня, дорогой Жуковский, у меня к вам нежная дружба! <… >»

В данном письме интересно упоминание Долли о её переписке с Андреем Муравьёвым. Это, несомненно, поэт и писатель по религиозным вопросам — Андрей Николаевич Муравьёв (1806—1874), знакомый Пушкина. Вероятно, Фикельмон знала его ещё в Петербурге, где Муравьёв служил сначала в азиатском департаменте министерства иностранных дел, затем в синоде. В дневнике Долли его фамилия не упоминается. Это письмо — последний известный пока фрагмент переписки Фикельмон и Жуковского. Узнав о смерти старого поэта, Долли написала о ней сестре 6 мая 1852 года всего две строчки: «Смерть Жуковского меня очень огорчила, и я понимаю, что императрица скорбит о ней»[461].

Письма, которые я привёл, несомненно, говорят о том, что Фикельмон считала Жуковского своим другом. По всей вероятности, однако, права Н. Каухчишвили, по мнению которой это не была та близкая, задушевная дружба, которая установилась у Дарьи Фёдоровны с Вяземским и Пушкиным[462].