Портреты заговорили

«Посылаю вам Луизу Строцци[473], которую прочла с удовольствием, беспрестанно переносясь под прекрасное небо Тосканы, которую я так люблю. Я так рада, дорогой Тургенев, узнав, что вы выздоровели — эта гадкая нога долго лишала нас удовольствия вас видеть, а теперь, когда вы можете выходить, я не знаю, когда я смогу попросить вас ко мне прийти, так как Фикельмон по-прежнему болен. Надеюсь всё же, что вскоре я смогу вас попросить уделить мне немного времени для вашей доброй и любезной беседы. В ожидании этого шлю дружеский привет. Пятница.

Долли Ф.

Господину Тургеневу».

Упоминание о «Луизе Строцци» позволяет довольно точно датировать и это послание. Из письма Тургенева к Вяземскому от 23 октября 1834 года[474] мы узнаём, что Долли Фикельмон прочла этот роман и нашла его длинным и скучным. Таким образом, письмо Дарьи Фёдоровны датируется октябрём этого года, так как в 1834 году Тургенев приехал в Петербург в начале данного месяца. Из вежливости Дарья Фёдоровна, видимо, не захотела сообщить приятелю, который привёз ей итальянскую книжку, своё откровенное мнение о романе Розини. Ограничилась тем, что роман напомнил ей любимую Тоскану, где, как мы знаем, кончилось её детство и началась юность. В архиве братьев Тургеневых есть ещё две пригласительные записки с обращением «Дорогой Тургенев» и подписью «Долли Фикельмон». Вероятно, они также относятся к пребыванию Александра Ивановича в Петербурге в 1834 году.

Итак, — скажем ещё раз, — уже в 1831 году А. И. Тургенев счёл возможным сообщить Е. М. Хитрово, а следовательно, и Д. Ф. Фикельмон, что он занят запиской Пушкина «О народном воспитании», предназначенной для царя, в 1832 году его и Дарью Фёдоровну следует считать близкими знакомыми. В 1834 году — они друзья. Часть дневника А. И. Тургенева, связанная с преддуэльными месяцами, дуэлью и смертью Пушкина (с 25 ноября 1836 по 19 марта 1837) давно уже опубликована П. Е. Щёголевым[475]. Очень краткие, в большинстве случаев, записи Александра Ивановича показывают, что в это время в доме Фикельмонов он — свой, близкий человек. Приехав в столицу 25 октября, 27-го он уже отмечает: «У Хитровой. Фикельмон <…>». В течение шести недель (с 27 ноября 1836 года по 12 января 1837) Тургенев восемь раз упоминает о встречах и разговорах с супругами Фикельмон и Е. М. Хитрово. По-видимому, из всех друзей Дарьи Фёдоровны, не исключая и Пушкина, «европеизированный» («européisé») Александр Иванович, как его называла Долли, ближе всего сошёлся с её мужем. Послу было о чём поговорить с русским человеком, уже двенадцать лет странствующим по государствам Западной Европы и жившим там годами. Приходится сожалеть, что почти все записи Тургенева так лаконичны. 8 «генваря» он отмечает, например: «Фикельмон; с ней и сестрой её о многом; во дворце все больны <…>».

Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, о чём в тот вечер говорили Тургенев, Долли Фикельмон и её сестра, — говорили, вероятно, наедине. В 1837 году Долли дневника почти не вела — только дуэль и смерть Пушкина заставили её взяться за перо[476]. Проводив к месту последнего упокоения тело великого друга, Тургенев оказал трогательную услугу Елизавете Михайловне Хитрово. 15 февраля рокового 1837 года он записывает: «Перед обедом у Хитрово <…> отдал Хитровой земли с могилы и веточку из сада Пушкина».

Благодаря записи А. И. Тургенева, на этот раз довольно подробной, мы знаем, как поэт провёл в гостях у Фикельмонов один из последних вечеров своей жизни — 6 января 1837 года. Ещё подробнее он рассказывает об этом вечере в письме к А. Я. Булгакову[477] от 9 января 1837 года: «Два дня тому назад мы провели очаровательней вечер у австрийского посланника: этот вечер напомнил мне интимнейшие парижские салоны. Образовался маленький кружок, состоявший из Баранта, Пушкина, Вяземского, прусского посла и вашего покорного слуги <…> Разговор был разнообразный, блестящий и полный большого интереса, так как Барант нам рассказывал пикантные вещи о его (Талейрана) мемуарах, первые части которых он читал. Вяземский со своей стороны отпускал словечки, достойные его оригинального ума. Пушкин рассказывал нам анекдоты, черты из жизни Петра I, Екатерины II <…> Повесть Пушкина „Капитанская дочка“ так здесь прославилась, что Барант предлагал автору при мне перевести её на французский язык с его помощью <…>»[478].