Портреты заговорили

Под 14 февраля 1833 года мы читаем в дневнике Фикельмон такую запись: «Бал-маскарад в доме Энгельгардта (в который раз! — Н. Р.). Императрица захотела туда съездить, но самым секретным образом, и выбрала меня, чтобы её сопровождать. Итак, я сначала побывала на балу с мамой, через час оттуда уехала и вошла в помещение Зимнего дворца, которое мне указали. Там я переменила маскарадный костюм и снова уехала из дворца вместе с императрицей в наёмных санях и под именем M-lle Тимашевой. Царица смеялась, как ребёнок, а мне было страшно; я боялась всяких инцидентов. Когда мы очутились в этой толпе, стало ещё хуже — её толкали локтями и давили не с большим уважением, чем всякую другую маску. Всё это было ново для императрицы и её забавляло. Мы атаковали многих. Мейендорф, модный красавец, который всячески добивался внимания императрицы, был так невнимателен, что совсем её не узнал и обошёлся с нами очень скверно. Лобанов тотчас же узнал нас обеих, но Горчаков, который провёл с нами целый час и усадил нас в сани, не подозревал, кто мы такие. Меня очень забавляла крайняя растерянность начальника полиции Кокошкина — этот бедный человек очень быстро узнал императрицу и дрожал, как бы с ней чего не случилось. Он не мог угадать, кто же такая эта М-lle Тимашева, слыша, как выкликают её экипаж. Кокошкин не решался ни последовать за нами, ни приблизиться, так как императрица ему это запретила. Он, действительно, был в такой тревоге, что жаль было на него смотреть. Наконец, в три часа утра я отвезла её целой и невредимой во дворец и была сама очень довольна, что освободилась от этой ответственности»[237].

Много ещё было увеселений — санная поездка великосветской компании в знаменитый «Красный кабачок» (у Долли «Krasnoi kabak»), катание с русских ледяных гор (очень страшное для южанки Фикельмон), поездка на пироскафах в Кронштадт — всего не перечислить, да и нельзя же без конца рассказывать об увеселениях…

Были у графини Долли и другие интересы. Музыку любила страстно. Услышав снова в Вене свою любимую певицу-итальянку Паста, Долли замечает 6. III. 1829 г: «Слушать её — это настоящее наслаждение, и я при этом убеждаюсь больше чем когда-либо в том, что существует прямая связь между музыкой и всем, что есть наиболее таинственного в душе; никто не может отрицать, что она вызывает какой-то трепет. У тех, которые не чувствуют и не понимают музыки, одной душевной способностью меньше»[238]. Дарья Фёдоровна музыку, несомненно, чувствовала и понимала. Соглашалась слушать даже посредственное исполнение любимых опер. Бывала Фикельмон и в концертах — в Петербург приезжали такие выдающиеся артисты того времени, как певицы Генриетта Зонтаг, Розальбина Карадори Аллен, знаменитый виолончелист Ромберг. Были и среди русских светских женщин отличные исполнительницы, например, певица фрейлина А. Н. Бороздина. Выдающейся пианисткой была сестра воспетой Некрасовым княгини Е. И. Трубецкой Зинаида Лебцельтерн. П. А. Вяземский слышал её игру в салоне Е. М. Хитрово. 2. VII. 1832 г. он пишет жене: «Играет она прелестно, с искусством, выражением, вкусом, душою. Вот, Пашенька[239], так играй. Слушая, как она играет целые места из опер, точно кажется, что сидишь в оперном представлении»[240].

Музыкальные вечера бывали и в австрийском посольстве, но, по-видимому, Дарья Фёдоровна особенно ценила собрания в доме графа Михаила Юрьевича Виельгорского, композитора-любителя и мецената музыки[241]. В них участвовал и брат Виельгорского, известный виолончелист Матвей Юрьевич. Русской музыкой графиня Фикельмон, по-видимому, не интересовалась. А. В. Флоровский, изучивший весь текст дневника, пишет: «Доносились ли до австрийской „посольши“ и звуки русской песни? Не знаем. <…> Дневник за 1836 год, к сожалению, совершенно молчит о взволновавшей весь Петербург постановке „Жизни за царя“ Глинки»[242].

Дарья Фёдоровна, несомненно, любила театр — во всех его видах — лишь бы он был хорошим. В дневнике упоминаний о театральных представлениях мало, но всё же они есть. Очень часто супруги Фикельмон бывали, например, на спектаклях французского театра на Каменном Острове, но там, по словам Фикельмон, был скорее салон, чем театр. Зато впоследствии, живя за границей, Долли нередко сообщает сестре о своих впечатлениях от ряда больших артистов. Великая трагическая актриса Рашель, певица Полина Виардо, балерина Фанни Эльснер, знаменитый актёр-негр Олдридж — всем им посвящены чёткие, вдумчивые, порой любовные строки. Особенно увлекает Фикельмон прекрасная шведская певица Женни Линд, с которой она познакомилась в 1847 году, так же, как много раньше (в 1830 году) с Генриеттой Зонтаг, гастролировавшей тогда в Петербурге. «На днях она (Линд) у нас обедала <…> Она так же восхитительна вблизи, как и на сцене. Ничто не сравнится с её манерой быть простой и скромной, с её вдохновенным взором, когда она говорит о своём искусстве, с этой прирождённой чистотой, которая окутывает её словно ореолом»[243].